Freedom, Equality, Creativity.
Original. Русалка и парень, который в неё влюблён. Свидания ночью у пруда, постепенно она его заколдовывает. Сумеет ли он спастись или так и уйдёт вместе с ней под воду? R+
-
-
26.02.2016 в 21:54Исполнение 1
1234 слова
Летние ночи темны не меньше, чем ночи зимние. Их насыщенная тьма короче, быстротечней, и между тем они не становятся светлей. На опушках лесных горят костры. Они горят жарко и жадно, и чадящий дым взвивается в иссиня-черные небеса. Костры трещат и плюются искрами, а люди вокруг них смеются и пляшут. Они танцуют в неверном свете огня, девушки в цветочных венках и с заплетенными косами, и юноши, старавшиеся хотя бы коснуться иной красавицы.
Лес ухает, лес кишит диким зверьём и нечистыми духами. И всё громче поют дудки, всё звонче и отчаянней смех. Девушек возле костров боле нет, они бегут к реке, с визгами и хохотом, будто русалки, они бегут к реке пускать на воду первые венки. Колокольчики, припозднившиеся одуванчики, Иван-да-Марья, лютики и клевер,- не все, но многие оставляли своим суженным знак, будь то вплетенный ярко-алый мак или венок из пшеничных колосков.
Он, как и прочие, забирается в теплую, будто парное молоко, воду. Лунный свет играет на волнах, словно рыбья чешуя. И медленно, один за другим по темной глади вод, плывут венки. Он чувствует под босыми ногами песок, забирающийся между пальцев. Мокрые, пусть и закатанные, штанины прилипают к его ногам. Его друзья толкаются рядом с ним, полушутливо борются за один из венков их местной красавицы. Он сам же высматривает, без особой надежды надеется, что венок, выловленный его руками, принадлежать будет рукам красавицы, а не дурнушки.
Прямо к нему в руки, словно из ниоткуда, выплывает венок. Он подхватывает его, неожиданно скользкий, из желтых кувшинок. Нечеловеческая рука сплела их, связала осокой, что растет у пруда. Толстые стебли искусно сплетены между собой в маленький, но прочный веночек, и он бережно держит его, выбираясь на берег.
Костры горят жарко, и одежда, липкая и мокрая, быстро высыхает. Венки один за другим находят хозяйку, к её радости или, наоборот, печальным вздохам. Лишь от его венка все удивленно, пораженно сторонятся, не признавая в себе его хозяйку. А кувшинки у огня уже начинают подвядать. Он остается последним, единственным в предрассветных сумерках и затухающих угольков костра, со странным уловом из реки.
Она наступает ногой на угли, и они, шипя, потухают. Её руки холодны, как у утопленницы. И кожа бледная, едва ли не просвечивает. Волосы её, русые и спутанные, длинны и скрывают её нагое тело. Она берет венок из его рук и надевает своими тонкими ручками себе на голову.
- Вот ты и нашел меня, - и смех у неё сыпучий и пробирает до костей. Но он улыбается, завороженный, и ловит каждое её слово. Маленькая, она движется, кружится вокруг него будто маленький водоворот, всё сильнее уводя его, всё глубже топя в собственном голосе.
- Я живу у пруда. Ты ведь знаешь, где это. Приходи ко мне, приходи, мы в чудные игры сыграем с тобой. Приходи, я буду ждать.
Она исчезает в утренней дымке, туман, видение, не больше. Она исчезает, оставив у него за ухом одну из кувшинок да влажные, остывшие угли.
Пруд маленький, скорее большая запруда, вся в тине и ряске. То тут, то там ряска идет ровными кольцами – мелкие рябки выплывают к поверхности и вновь ныряют в темную глубину. Он сидит на самом берегу, рукой разводит ряску и в черной воде пытается разглядеть свое отражение. Отражение дрожит, качается, и ему не увидеть собственных потерянных глаз.
Пруд этот среди местных пользуется дурной славой. И что пруд это, не озеро, говорит лишь почти идеальная его округлость, которая и с годами не размылась. И у пруда этого почти нет мелководья, омутом уходит в холодное водное небытие. Он ждет уже с вечность, а девушки всё нет. И в голове его пляшут шальные мысли-воспоминания. На ум приходят истории, одна мрачнее другой, про утопленников и утопленниц, чьи тела не всплыли, а наоборот, камнем ушли на дно. Про девушек, которые бросались в тёмные воды кто от любви, кто от горя, кто по глупости.
Девушка всплывает без единого всплеска, просто словно вырастает из воды перед ним. Она обнажена, и длинные спутанные волосы прилипают к её телу. Она улыбается, шаловливо и довольно, и тянет к его лицу руки. Ладони её обжигают холодом, и она вся бледная, и губы её синие от воды. Он тащит её из воды, а она смеётся и дергает ногами, пока он стаскивает с себя рубашку и кутает в неё её.
Глаза у неё – что болотная ряска, два омута. Руки её ничуть не теплее, даже когда волосы у неё почти высыхают. Она водит пальцами по его губам, чертит скулы и тихо напевает себе под нос. Она скорее мурлычет, чем поёт, а потому слов и не разобрать. Пальцы ледяными иголочками скользят по шее, очерчивают ключицы, и ему уже кажется, что вовсе она не холодна. Нет, она обжигающе горяча, она живая, она улыбается ему и поёт. Ему и только ему.
Домой он попадает уже ночью, с новым венком из кувшинок на голове. И уже на следующее утро он вновь идет к пруду, в чащу леса. Вдаль от деревни, от реки, от людей, звериными тропами идет он к треклятому пруду. Он слышит приглушенный смех в кронах деревьев, но думает, что это лишь ветер, хоть ветра и нет. Да и всё застыло, всё недвижимо, равно как и воды, из которых выходит его наречённая. Она тянет к нему свои руки, и он прижимает их к себе, согревая и целуя синие губы.
Смех всё громче, он звенит в его ушах, а её волосы, все в ряске, липнут к его груди и животу. Она нависает над ним и склоняется, жмётся всем телом, отбирая у него всё тепло, до тех пор, пока его не начинает бить дрожь. Она изгибается, отводит волосы за спину, являя свою худенькую обнаженную фигурку. Она смотрит на него, следит за каждым его движением и щерится мелкими рядками зубов. Он обхватывает ладонями упругую грудь, жадно оглаживает бедра. А её пальчики, хрупкие и нежные, смыкаются на его шее и стискивают с нечеловеческой силой.
Он хрипит, тщетно пытаясь сделать спасительный вдох, а она смеётся. И смех у неё сыпучий, он эхом разносится по чаще. И множество других голосов, тонких девичьих голосков смеются, подхватывают. Она отпускает, только вдоволь наигравшись, и он уходит от неё с лиловыми синяками, с отпечатками её нежных пальцев.
В этот раз он идет к своей деве, стискивая в ладони колечко. Маленькое, медное, он отдал козу кузнецу за кувшинку, которую тот ему выковал прямо на колечке. Еще издалека он слышит песню-мелодию, которую тянет она, сидя у пруда и расчесывая волосы. Светлые, будто спелая пшеница, они спадают с её плеч, она кутается в них. Она всё так же бледна, но глаза её горят интересом к нему. И это придаёт ему решимости.
Колечко очень быстро оказывается у неё на пальчике, и она рассматривает его, посмеиваясь. Её рука мелькает то тут, то там, и вдруг, в один миг она тянет его за рубашку и отступает на шаг назад. Её босые ступни почти касаются воды.
- Пойдём со мной, - зовёт она, - ты будешь мне мужем. Ты будешь всем нам мужем.
Её пальцы крепко вцепляются ему в ворот, другой же она сдергивает с его шеи оберег и тянется. Всем телом льнёт к нему. Она поёт ему, и он обнимает её, делая шаг вместе с ней.
Множество рук тянутся из воды за ним, множество распахнутых ртов с острыми зубами. Она поёт ему и утаскивает всё глубже в воду. Он проваливается в ледяной мрак, и вода заливает ему легкие, а ноги путаются в водорослях. А русалка рядом, она тянет свою заунывную песнь, топя и таща его всё глубже, без надежды на спасение. Туда, где живут маленькие утопленные проказницы, где кости их ухажеров уже не видно под илом, а мясо давно скормлено рыбам. Туда, куда мертвые девы уводят всякого, с кем наигрались.