280, немного изменила ключ, надеюсь, смысла не изменила
Как и всем девушкам в подростковом возрасте, Оле было свойственно влюбляться. Она была натурой романтичной, но принципиальной; такие обычно увлекаются кем-либо надолго и отдаются этому полностью. И травмы, полученные от отказов, заживают очень долго или не заживают вообще. Через несколько лет Ольга твердо решила для себя, что хороших мужчин в мире не существует. Не было искренних, верных, понимающих, с чувством юмора, не ленивых, щедрых, а еще и в придачу красивых и обязательно с пронзающим взглядом. Был только идеальный образ этого парня - прекрасного как внешне, так и в душевных качествах, но немного глуповатого и с вечно растрепанными волосами (должно же быть несколько минусов, без них неинтересно). Однажды Ольга решила назвать его Уильямом, поскольку ей нравилось это имя; дальше появились в ее фантазиях и его дом на побережье океана, и его невероятная профессия, и толпа поклонниц... Только дамы сердца Уиллу она не сочинила - из ревности, что ли. Стоило Оле проболтаться о своей выдумке хорошей знакомой, как та заявила, что ей просто необходимо написать об этом книгу. Девушке предложение понравилось, и она села за компьютер, открыла Ворд и стала писать историю о прекрасном Уильяме. Впоследствии текст претерпел редакцию, в процессе которой сменилось двенадцать названий и несколько первых глав были изменены полностью - Ольге казалось, что они были написаны не таких опытным пером и могли бы не заинтересовать читателя. Да-да, девушка планировала отнести эту книгу в издательство. Наконец-то закончив, она еще раз перечитала несколько самых любимых моментов, улыбнулась и написала в посвящении: «Единственному парню, в которого я влюблена»; подумала немного и решила, что оставит написанное за пределами своего компьютера. Потому что этот парень может прочитать книгу без проблем, а остальным знать об Уильяме совсем не надо. Он только Олин и больше ничей.
Он всегда – рядом, и никуда от него не скрыться. Когда она раскрывает меню – заглядывает через плечо, холодя щеку невесомым дыханием, и язвительно фыркает над ухом: - Что, неужели возьмешь латте? Ты же его не любишь. Всегда говорила, что его следовало бы к коктейлям отнести, а не к настоящему, чистому кофе… Ухмыляется своей коронной ядовитой ухмылкой – ей не увидеть, конечно, но она столько раз себе представляла, как он ухмыляется, что даже оборачиваться нужды нет. И проверять свой разум на вшивость – тоже: если бы наконец его увидела, то уж точно бы поняла, что доигралась. Сошла с ума. Сходить с ума совсем не хочется – это означает стерильную палату с белыми стенами и непонятные лекарства три раза в день, и чужие грубые руки, копающиеся в безвольном мозгу, и, конечно же, никакого компьютера или хотя бы блокнота с карандашом. Если писать – то только собственной кровью. По белым равнодушным стенам. Нет, не хочется. - А не плевать ли ему на твой выбор, м? Не думаешь же ты всерьез, что вся его неземная любовь развеется в мгновение ока, как только он увидит, что ты заказываешь какой-нибудь капучино или эспрессо? Если он говорит тебе, что предпочитает какой-то определенный кофе, вовсе не обязательно воспринимать это как руководство к действию. Люди тем и хороши, что они разные. Заметь, это твои собственные слова. Это я все знаю, думает она, аккуратно закрывая меню. Но между двумя людьми должно быть хоть что-то общее. Особенно, если у них завязываются романтические отношения. - Ты что-нибудь выбрала? - Латте, пожалуйста. И еще вот это пирожное. Как скажете, мэм. Пока они дожидаются кофе, ее кавалер, представившийся Максом, завязывает разговор, и она поддерживает его в меру сил, стараясь очень уж не растекаться мыслью. Да, мужчины не любят болтливых женщин. Да, в женщине должна быть тайна. И этими чудесными советами для желающих устроить личную жизнь так удобно и просто прикрыть главную причину – не нравится ей ее кавалер, ни ка-пель-ки. С виду не страшный, в чем-то даже начитанный, порой остроумный… но это все не то. Таких вот Максов по улицам города ходят тысячи. А ей нужен особенный, единственный-и-неповторимый, да что там ей – любой женщине, еще не вышедшей из романтического возраста. А этот Макс… пресный он какой-то, как его любимое латте. Потом им приносят кофе, они говорят – точнее, говорит в основном он, – она смеется, попивая свой несчастный заказ, и в какой-то там уже раз с удивительной ясностью сознает, что ее невидимый спутник был прав. Пусть и не пристало яйцам учить курицу. Он, черт его возьми, прав. Не нужно ей все это. И не было нужно никогда.
- Ну признай же, что я был прав. Она молчит. Улыбается – но в темноте не видно, и если даже он способен чувствовать ее улыбку, как она чувствует его, то виду не подает. На неосвещенной остановке нет никого, кроме них – никого, кроме нее – и любой здравомыслящий человек объяснил бы ей, как глупо она сделала, что отказалась от предложения Макса ее проводить и пошла одна, поздним вечером, по незнакомому району. А ей-то что. Она ведь не одна. - Молчишь? Может, ты в него вообще влюбилась, а? Если повернуть голову – быстро, так, чтобы не успел понять – то его даже можно увидеть. Сидит на тумбе фонаря, скрестив ноги, кепка надвинута на глаза, в уголке рта торчит сигарета. Он не курит – только мусолит, измятую, в губах, и ухмыляется опять, и смотрит на нее, свою создательницу: что-то скажет теперь? Он сейчас такой до невозможности реальный. Намного реальней Макса и всех его многочисленных подобий. Она усмехается тоже – и говорит. Вслух: - Я…
Я, кажется, совсем сошла с ума. Я бы писала о тебе даже кровью на белой стене.
- Знаешь, ты единственный парень, в которого я влюблена.
- Ирочка, ну когда ты уже выберешься в гости? – вещал женский голос на том конце провода. Писательница тяжело вздохнула, прикрыв трубку рукой. - Мама, ты же знаешь, у меня много работы. Максим Леонидович хочет видеть текст уже завтра, а у меня полторы главы не дописано. - Он тебя в гроб загонит! «Мама, если бы ты знала, как ты права!» - подумала писательница, но вслух сказала совсем не это, а потом и вовсе повесила трубку. Ее взгляд рассеянно скользнул вдоль полки с книгами. Ее книгами. На корешках гордо красовалось имя: Исадора Мерль. Ира потерла виски и, шлепая тапочками, двинулась на кухню. Голова требовала кофе. Точнее, голова требовала лечь и проспать часов десять кряду, но это было слишком большой роскошью. Он уже сидел у стола, вальяжно опершись локтем о столешницу и закинув ногу на ногу. «Здравствуй, головная боль», - Ира прошла мимо и встала к плите. - Опять отказываешься ехать? – спросил он, испытующе глядя на нее. Писательница раздраженно дернула плечом. - Кое-кому очень нужен конец этой книги. И ты сам прекрасно знаешь, кому. Она помешала ложкой в турке, поставила ее на огонь и села на стул у плиты. Персонаж не сводил с нее глаз – это раздражало. В такие минуты она остро жалела, что вообще создала его. Он имел несчастье понравиться читающей публике, так что приходилось писать все новые и новые повести о его приключениях. Кофе почти перелился через край и испачкал бы плиту – но он успел. Он всегда все успевал, ее герой, ее лучший мужчина. - Ай-яй-яй, какая ты рассеянная, - укоризненно сказал он и протянул ей наполненную чашку. – Может, все же съездишь в гости, развеешься? - Нет. Ира отвернулась. За окном ветер нес по тротуару желтые листья и целлофановый пакет – городское перекати-поле. Она терпеть не могла осень. В дождь ее клонило в сон, а холод способствовал лени: было чертовски трудно заставить себя вылезти из-под одеяла. - Бессердечная ты, - лукаво прищурился персонаж, глядя ей в спину. Она была смешная и очень домашняя в своей флисовой куртке и таких же штанах. Он любил, когда она немного злилась, и потому намеренно цитировал ее маму. Обвинение в бессердечности было самым частым во время долгих телефонных разговоров. - Ага, - Ира отпила кофе. Приятно, когда что-то греет изнутри. – У меня всего одно сердце, и его я отдала тебе. Он прошелся по кухне, сунув руки в карманы пиджака. Время, когда его тело было прозрачным, голос – едва слышным, а мысли – путаными и похожими на бред, намертво отпечаталось в памяти. Тогда ему постоянно снилась женщина, прядущая нить его судьбы. У нее было лицо той, что стояла у окна и пила кофе. Он хорошо помнил, что не мог пошевелиться, пока нить не окрасилась красным, пройдя через ее грудь. Теперь чем полнее он жил, тем раздражительнее она становилась. Рассорилась с половиной друзей, ругалась с матерью. О личной жизни речь не шла вообще. - Тебе надо влюбиться, - сказал он, остановившись у нее за плечом. Ира поперхнулась кофе. - Не раньше, чем закончу книгу. «Интересно, - она сполоснула чашку и поставила на сушилку, - он действительно ни о чем не подозревает?» Персонаж уже куда-то исчез – как всегда, когда она собиралась садиться к компьютеру. Оно и правильно: надо же ему присутствовать при своих приключениях. …веревки держали крепко. Даже самый изворотливый вор не смог бы выпутаться, а Шеррингфорд отнюдь не был вором. Его провели через толпу и привязали к столбу. Она откинулась на спинку кресла. Если бы хоть кто-то мог видеть сейчас ее улыбку, он точно решил бы, что писательница сошла с ума. Нельзя так радоваться, когда пишешь своему любимому герою смерть. Поклонники будут взбудоражены не меньше месяца, издатель наверняка закатит скандал и, возможно, откажется подписывать следующий контракт. Все равно. Нельзя год за годом жить под одной крышей с мужчиной, зная, что ничего не выйдет. Вторичная реальность нематериальна, какие бы иллюзии не тешили глаз. «Влюбиться! – думала Ира, барабаня по клавишам. – Ха! Как будто такое возможно!» Закатное солнце сверкнуло на лезвии меча. Палач проверил заточку и повернулся к нему. Глашатай как раз зачитывал метровый свиток со списком обвинений. Шеррингфорд посмеялся бы над их нелепостью, но когда из-за нелепости умираешь, смеяться как-то не тянет. «Было возможно года три назад. И не только возможно, но и реализовано по полной программе, - она размяла пальцы, прежде чем дописать последнее предложение. – Даже странно, что ты так и не догадался.» Он отыскал взглядом в толпе испуганное лицо Мари и ободряюще улыбнулся ей. Глашатай как раз дошел до последнего, двести сорок пятого пункта обвинения. - …и чернокнижии! Как и следовало ожидать. Одного этого хватило бы для смертного приговора, но на его счету значилась измена короне, посягательство на жизнь королевы и убийство трех дюжин ее телохранителей. «Я до сих пор удивляюсь, ты ведь у меня всегда отличался проницательностью. Замечал малейшую перемену настроения. А того, что ты единственный парень, в которого я влюблена, так и не заметил. И уже не заметишь.» Еще пара строк, и она избавится наконец от головной боли, бессонницы и депрессий. «Одним махом семерых убивахом!» - прямо как Храбрый Портняжка из ее любимой детской сказки. Свистнул меч, но этого Шеррингфорд уже не услышал. Голова покатилась по помосту, палач вздернул ее за волосы и повернулся к толпе. Он был мастером своего дела, так что преступник умер быстро и без мучений. Упав на руки гвардейцев оцепления, заплакала женщина. Королева могла спать спокойно: никто больше не угрожал ее жизни и ее планам. Ира поставила последнюю точку и нажала «сохранить». Слава богу! Больше никто не будет тревожить ее сон. Не будет поднимать с постели в три часа ночи для того, чтобы рассказать, как и кем его имели в фанфиках. Никто не будет бесить ее, пародируя маму. Свобода! Это стоило отметить. Писательница достала из бара бутылку кагора, а из ящика с посудой – штопор. Но на хлопок вытаскиваемой пробки наложился еще один, куда более громкий. Ира выглянула в коридор. Дзынь! – жалобно зазвенел, разбиваясь, фужер. На пороге стоял Шеррингфорд собственной персоной и улыбался. - Ну, здравствуй, - сказал он с такой теплотой, которой прежде за ним не водилось. – Надеюсь, ты не скучала? Прежде чем окончательно потерять сознание, Ира успела почувствовать, как он ловит ее на руки, и подумать: «Не верю!»
Только всё опять вернётся - неожиданно, как сон...
Не будет поднимать с постели в три часа ночи для того, чтобы рассказать, как и кем его имели в фанфиках. Бедная писательница. как она это переносила А вообще, очень впечатлила ваша история, особенно окончание - так здорово получилось
Рыжий Сплин, Бедная писательница. как она это переносила - а как русскоязычные авторы переносят? Тот же Фрай, например... очень впечатлила ваша история, особенно окончание - так здорово получилось - я рада! Всегда приятно, когда текст нравится публике.
№4. автор совершенно неуверен в нужности еще одного, не слишком оригинального исполнения, да еще и с перевранным ключом, поэтому по желанию заказчика/администрации будет немедленно удален
400
Он с ней не разговаривает. Вообще. С самого момента появления. Она вышивает на полотне романа его судьбу, а он даже не знает, кто она такая. Но что же в этом странного? Персонажу и не положено знать, что его придумали. И уж тем более вести с создателем беседы. Пусть даже самые увлекательные. Нет, считает она, вступать в дискуссии с порождениями собственной фантазии могут только очень талантливые авторы. Или душевнобольные. Как ни соблазнительно, ни к тем, ни к другим она себя не причисляет. Тем не менее, она видит всех своих персонажей. Где-то далеко и одновременно близко, в другом измерении — или на изнанке ее мозга? — они проживают свои жизни, не чувствуя чужого взгляда. А она рядом. Она почти всегда слышит их. За самыми тривиальными делами: поглощая завтрак, загружая вещи в стиральную машинку, проваливаясь в дрему в поезде. Она «отключается» посреди выпуска новостей — как же, кто-то опять влез в вербальную дуэль! Такое нельзя пропустить, ради нее повторять не будут. Она знает их так давно, что готова говорить о них часами: делиться бедами, рассказывать хохмы, строить предположения. Ведь даже она не знает о них всего, хоть они и ее персонажи. Ей дороги они все, но он почему-то особенно. Необъяснимо. Ей кажется, что он перетягивает одеяло повествования на себя, и она теребит всех вокруг: все ли в порядке? Не забивает ли ее любимец остальных? Друзья и редактор успокаивают — все прекрасно. Без перегибов. Нам нравится. А потом обязательно добавляют: «Но он, конечно, у тебя хорош. Яркий, живой вышел.» Ей хочется смеяться и плакать. Яркий? Живой? Конечно, живой. Иначе она б его не любила. Вот только он не у нее. Он сам по себе, за тонкой прозрачной гранью ее разума. Недосягаемый. И это хорошо. Потому что если бы их не разделяла грань, как бы она писала? Никак. Она была бы «внутри» его жизни. И не смогла бы писать о ней. Литературный агент говорит: «Задумайся над концом». Говорит, у хорошей книги должен быть соответствующий финал. И он, конечно, прав, но она и так уже все решила. — Некоторые звезды, умирая, взрываются, — сообщает она плите. — Впечатляющая смерть, не правда ли?.. Где-то рядом и так далеко он листает огромную инкунабулу и рассеянно кивает собеседнику. — Это называется «сверхновая». Я считаю, ты заслужил. Тот повышает голос, пытаясь обратить на себя внимание. — У тебя будет самая красивая вспышка. Самый яркий финал, — она улыбается, вдохновленная. Наконец, второй сердится и громко изъявляет недовольство, отчаянно жестикулируя. — Ведь я же люблю тебя. Он находит искомую страницу и смеется, смеется вместе с ней.
Мы способны любить бесконечно только то, что создали, чему дали кусочек души. Некоторые раздают частицы себя детям, некоторые – вещам. Первые невероятно умны, вторые невероятно альтруистичны. Но есть глупцы, которые вкладывают себя в замки из песка, фантазии и мысли. Хорошо, если для них есть трактат, но совсем печально, когда речь идет об образе. Что же делать, когда все самое лучшее, все самое прекрасное уходит на шлифовку и конструирование образа? Я вижу невероятную синь глаз, что затягивает меня, и больше не задаю вопросы. Девушкам свойственно писать о любви и представлять сюжеты, где неосознанно фигурирует их потребность в любви. Яркое обожание, разумное восхищение, смешливые догадки, иногда огорчения. И сравнение желаемого с действительным. Тут каждая будет писательницей. Но чем несчастнее в любви, тем длиннее тексты. Если добавить профессионализм, абстрагироваться от чувств, детище разума станет просто хорошим портретом. Не давайте герою частицу души, не выделяйте ему место и время, не считайте его человеком. Не любите его, не восхищайтесь им, не клянитесь в верности. Что это? Раздвоение личности? Галлюцинации? Он незримо следует за мной, выступает как ангел-хранитель. Муза для моей поэзии, источник для моих сюжетов, друг и наставник. Мой идеальный человек, назло всем Ницше и вопреки всему антропоцентризму. Нет, не каждый будет центром земли, только он, что будет считаться богом. У моего бога светлые пшеничные волосы, легкие и жестковатые. Они чуть закрывают уши, спускают к шее, не касаясь. Кожа у него светлая, не обезображенная угрями и бритвой. Черты лица правильные, как у античные статуй. Сам он крепок и «многомощен», как говорят в поэмах Гомера. Немного можно сказать о характере: отчасти ребенок, отчасти старик: мудр и наивен согласно каждому состоянию: счастья и гнева (воистину прав тот, кто сказал: в гневе будь мудрецом, в счастье – ребенком). Вечно юный, вечно правый, вечно одинокий. У богов не бывает личного счастья. Я представляю битвы, слышу звон железа и грохот орудий, а он – на месте событий. И вечером, когда ничто не мешает мне, он тихо обнимает меня и шепчет на ухо. Страшные вещи, безумные выходки, отвратительные последствия, прекрасные развязки, невероятные подробности – и все мягко, то ли жалея, то ли любя. Он пробует мои слова на вкус, критикует, хвалит, ругает или молчит. Яркие звезды, рождение сверхновой, бездна и бесконечность знания в этих глазах. Только неба, индиго, васильков или каких-либо нежных глупостей нет. Почему? Штампы. Сладкие сиропы, затапливающие душу, связывающие липким чувством отвращения. А он слишком ясен, слишком прост и понятен, как порыв северного ветра. - Ты единственный парень, в которого я влюблена. Усмешка. - Так не давай мне имени. И будь мне верна.
-
-
22.10.2010 в 22:10Как и всем девушкам в подростковом возрасте, Оле было свойственно влюбляться. Она была натурой романтичной, но принципиальной; такие обычно увлекаются кем-либо надолго и отдаются этому полностью. И травмы, полученные от отказов, заживают очень долго или не заживают вообще.
Через несколько лет Ольга твердо решила для себя, что хороших мужчин в мире не существует. Не было искренних, верных, понимающих, с чувством юмора, не ленивых, щедрых, а еще и в придачу красивых и обязательно с пронзающим взглядом. Был только идеальный образ этого парня - прекрасного как внешне, так и в душевных качествах, но немного глуповатого и с вечно растрепанными волосами (должно же быть несколько минусов, без них неинтересно). Однажды Ольга решила назвать его Уильямом, поскольку ей нравилось это имя; дальше появились в ее фантазиях и его дом на побережье океана, и его невероятная профессия, и толпа поклонниц... Только дамы сердца Уиллу она не сочинила - из ревности, что ли.
Стоило Оле проболтаться о своей выдумке хорошей знакомой, как та заявила, что ей просто необходимо написать об этом книгу. Девушке предложение понравилось, и она села за компьютер, открыла Ворд и стала писать историю о прекрасном Уильяме.
Впоследствии текст претерпел редакцию, в процессе которой сменилось двенадцать названий и несколько первых глав были изменены полностью - Ольге казалось, что они были написаны не таких опытным пером и могли бы не заинтересовать читателя. Да-да, девушка планировала отнести эту книгу в издательство.
Наконец-то закончив, она еще раз перечитала несколько самых любимых моментов, улыбнулась и написала в посвящении: «Единственному парню, в которого я влюблена»; подумала немного и решила, что оставит написанное за пределами своего компьютера. Потому что этот парень может прочитать книгу без проблем, а остальным знать об Уильяме совсем не надо. Он только Олин и больше ничей.
-
-
23.10.2010 в 00:40-
-
23.10.2010 в 13:40а.
-
-
23.10.2010 в 21:44595 слов
Он всегда – рядом, и никуда от него не скрыться.
Когда она раскрывает меню – заглядывает через плечо, холодя щеку невесомым дыханием, и язвительно фыркает над ухом:
- Что, неужели возьмешь латте? Ты же его не любишь. Всегда говорила, что его следовало бы к коктейлям отнести, а не к настоящему, чистому кофе…
Ухмыляется своей коронной ядовитой ухмылкой – ей не увидеть, конечно, но она столько раз себе представляла, как он ухмыляется, что даже оборачиваться нужды нет. И проверять свой разум на вшивость – тоже: если бы наконец его увидела, то уж точно бы поняла, что доигралась.
Сошла с ума.
Сходить с ума совсем не хочется – это означает стерильную палату с белыми стенами и непонятные лекарства три раза в день, и чужие грубые руки, копающиеся в безвольном мозгу, и, конечно же, никакого компьютера или хотя бы блокнота с карандашом.
Если писать – то только собственной кровью. По белым равнодушным стенам.
Нет, не хочется.
- А не плевать ли ему на твой выбор, м? Не думаешь же ты всерьез, что вся его неземная любовь развеется в мгновение ока, как только он увидит, что ты заказываешь какой-нибудь капучино или эспрессо? Если он говорит тебе, что предпочитает какой-то определенный кофе, вовсе не обязательно воспринимать это как руководство к действию. Люди тем и хороши, что они разные. Заметь, это твои собственные слова.
Это я все знаю, думает она, аккуратно закрывая меню. Но между двумя людьми должно быть хоть что-то общее. Особенно, если у них завязываются романтические отношения.
- Ты что-нибудь выбрала?
- Латте, пожалуйста. И еще вот это пирожное.
Как скажете, мэм.
Пока они дожидаются кофе, ее кавалер, представившийся Максом, завязывает разговор, и она поддерживает его в меру сил, стараясь очень уж не растекаться мыслью. Да, мужчины не любят болтливых женщин. Да, в женщине должна быть тайна. И этими чудесными советами для желающих устроить личную жизнь так удобно и просто прикрыть главную причину – не нравится ей ее кавалер, ни ка-пель-ки.
С виду не страшный, в чем-то даже начитанный, порой остроумный… но это все не то. Таких вот Максов по улицам города ходят тысячи. А ей нужен особенный, единственный-и-неповторимый, да что там ей – любой женщине, еще не вышедшей из романтического возраста.
А этот Макс… пресный он какой-то, как его любимое латте.
Потом им приносят кофе, они говорят – точнее, говорит в основном он, – она смеется, попивая свой несчастный заказ, и в какой-то там уже раз с удивительной ясностью сознает, что ее невидимый спутник был прав.
Пусть и не пристало яйцам учить курицу.
Он, черт его возьми, прав.
Не нужно ей все это. И не было нужно никогда.
- Ну признай же, что я был прав.
Она молчит.
Улыбается – но в темноте не видно, и если даже он способен чувствовать ее улыбку, как она чувствует его, то виду не подает.
На неосвещенной остановке нет никого, кроме них – никого, кроме нее – и любой здравомыслящий человек объяснил бы ей, как глупо она сделала, что отказалась от предложения Макса ее проводить и пошла одна, поздним вечером, по незнакомому району.
А ей-то что.
Она ведь не одна.
- Молчишь? Может, ты в него вообще влюбилась, а?
Если повернуть голову – быстро, так, чтобы не успел понять – то его даже можно увидеть. Сидит на тумбе фонаря, скрестив ноги, кепка надвинута на глаза, в уголке рта торчит сигарета. Он не курит – только мусолит, измятую, в губах, и ухмыляется опять, и смотрит на нее, свою создательницу: что-то скажет теперь?
Он сейчас такой до невозможности реальный.
Намного реальней Макса и всех его многочисленных подобий.
Она усмехается тоже – и говорит. Вслух:
- Я…
Я, кажется, совсем сошла с ума.
Я бы писала о тебе даже кровью на белой стене.
- Знаешь, ты единственный парень, в которого я влюблена.
-
-
23.10.2010 в 22:02-
-
23.10.2010 в 22:49автор номер один, у вас так оптимистично вышло
а у автора номер два пробирающе безумно
-
-
24.10.2010 в 13:43Это - просто классно. Без обиняков.)
Спасибо!))
Автор 1, романтично^^
Читатель.
-
-
24.10.2010 в 15:05Спасибо.
Тема действительно мозговыносящая
Заказчик (ведь это вы?), а не покажетесь ли?
А. 2
-
-
24.10.2010 в 15:25-
-
25.10.2010 в 04:47- Ирочка, ну когда ты уже выберешься в гости? – вещал женский голос на том конце провода.
Писательница тяжело вздохнула, прикрыв трубку рукой.
- Мама, ты же знаешь, у меня много работы. Максим Леонидович хочет видеть текст уже завтра, а у меня полторы главы не дописано.
- Он тебя в гроб загонит!
«Мама, если бы ты знала, как ты права!» - подумала писательница, но вслух сказала совсем не это, а потом и вовсе повесила трубку. Ее взгляд рассеянно скользнул вдоль полки с книгами. Ее книгами. На корешках гордо красовалось имя: Исадора Мерль. Ира потерла виски и, шлепая тапочками, двинулась на кухню. Голова требовала кофе. Точнее, голова требовала лечь и проспать часов десять кряду, но это было слишком большой роскошью.
Он уже сидел у стола, вальяжно опершись локтем о столешницу и закинув ногу на ногу. «Здравствуй, головная боль», - Ира прошла мимо и встала к плите.
- Опять отказываешься ехать? – спросил он, испытующе глядя на нее. Писательница раздраженно дернула плечом.
- Кое-кому очень нужен конец этой книги. И ты сам прекрасно знаешь, кому.
Она помешала ложкой в турке, поставила ее на огонь и села на стул у плиты. Персонаж не сводил с нее глаз – это раздражало. В такие минуты она остро жалела, что вообще создала его. Он имел несчастье понравиться читающей публике, так что приходилось писать все новые и новые повести о его приключениях. Кофе почти перелился через край и испачкал бы плиту – но он успел. Он всегда все успевал, ее герой, ее лучший мужчина.
- Ай-яй-яй, какая ты рассеянная, - укоризненно сказал он и протянул ей наполненную чашку. – Может, все же съездишь в гости, развеешься?
- Нет.
Ира отвернулась. За окном ветер нес по тротуару желтые листья и целлофановый пакет – городское перекати-поле. Она терпеть не могла осень. В дождь ее клонило в сон, а холод способствовал лени: было чертовски трудно заставить себя вылезти из-под одеяла.
- Бессердечная ты, - лукаво прищурился персонаж, глядя ей в спину. Она была смешная и очень домашняя в своей флисовой куртке и таких же штанах. Он любил, когда она немного злилась, и потому намеренно цитировал ее маму. Обвинение в бессердечности было самым частым во время долгих телефонных разговоров.
- Ага, - Ира отпила кофе. Приятно, когда что-то греет изнутри. – У меня всего одно сердце, и его я отдала тебе.
Он прошелся по кухне, сунув руки в карманы пиджака. Время, когда его тело было прозрачным, голос – едва слышным, а мысли – путаными и похожими на бред, намертво отпечаталось в памяти. Тогда ему постоянно снилась женщина, прядущая нить его судьбы. У нее было лицо той, что стояла у окна и пила кофе. Он хорошо помнил, что не мог пошевелиться, пока нить не окрасилась красным, пройдя через ее грудь. Теперь чем полнее он жил, тем раздражительнее она становилась. Рассорилась с половиной друзей, ругалась с матерью. О личной жизни речь не шла вообще.
- Тебе надо влюбиться, - сказал он, остановившись у нее за плечом.
Ира поперхнулась кофе.
- Не раньше, чем закончу книгу.
«Интересно, - она сполоснула чашку и поставила на сушилку, - он действительно ни о чем не подозревает?» Персонаж уже куда-то исчез – как всегда, когда она собиралась садиться к компьютеру. Оно и правильно: надо же ему присутствовать при своих приключениях.
…веревки держали крепко. Даже самый изворотливый вор не смог бы выпутаться, а Шеррингфорд отнюдь не был вором. Его провели через толпу и привязали к столбу.
Она откинулась на спинку кресла. Если бы хоть кто-то мог видеть сейчас ее улыбку, он точно решил бы, что писательница сошла с ума. Нельзя так радоваться, когда пишешь своему любимому герою смерть. Поклонники будут взбудоражены не меньше месяца, издатель наверняка закатит скандал и, возможно, откажется подписывать следующий контракт.
Все равно.
Нельзя год за годом жить под одной крышей с мужчиной, зная, что ничего не выйдет. Вторичная реальность нематериальна, какие бы иллюзии не тешили глаз. «Влюбиться! – думала Ира, барабаня по клавишам. – Ха! Как будто такое возможно!»
Закатное солнце сверкнуло на лезвии меча. Палач проверил заточку и повернулся к нему. Глашатай как раз зачитывал метровый свиток со списком обвинений. Шеррингфорд посмеялся бы над их нелепостью, но когда из-за нелепости умираешь, смеяться как-то не тянет.
«Было возможно года три назад. И не только возможно, но и реализовано по полной программе, - она размяла пальцы, прежде чем дописать последнее предложение. – Даже странно, что ты так и не догадался.»
Он отыскал взглядом в толпе испуганное лицо Мари и ободряюще улыбнулся ей. Глашатай как раз дошел до последнего, двести сорок пятого пункта обвинения.
- …и чернокнижии!
Как и следовало ожидать. Одного этого хватило бы для смертного приговора, но на его счету значилась измена короне, посягательство на жизнь королевы и убийство трех дюжин ее телохранителей.
«Я до сих пор удивляюсь, ты ведь у меня всегда отличался проницательностью. Замечал малейшую перемену настроения. А того, что ты единственный парень, в которого я влюблена, так и не заметил. И уже не заметишь.»
Еще пара строк, и она избавится наконец от головной боли, бессонницы и депрессий. «Одним махом семерых убивахом!» - прямо как Храбрый Портняжка из ее любимой детской сказки.
Свистнул меч, но этого Шеррингфорд уже не услышал.
Голова покатилась по помосту, палач вздернул ее за волосы и повернулся к толпе. Он был мастером своего дела, так что преступник умер быстро и без мучений.
Упав на руки гвардейцев оцепления, заплакала женщина.
Королева могла спать спокойно: никто больше не угрожал ее жизни и ее планам.
Ира поставила последнюю точку и нажала «сохранить». Слава богу! Больше никто не будет тревожить ее сон. Не будет поднимать с постели в три часа ночи для того, чтобы рассказать, как и кем его имели в фанфиках. Никто не будет бесить ее, пародируя маму. Свобода!
Это стоило отметить. Писательница достала из бара бутылку кагора, а из ящика с посудой – штопор. Но на хлопок вытаскиваемой пробки наложился еще один, куда более громкий. Ира выглянула в коридор.
Дзынь! – жалобно зазвенел, разбиваясь, фужер.
На пороге стоял Шеррингфорд собственной персоной и улыбался.
- Ну, здравствуй, - сказал он с такой теплотой, которой прежде за ним не водилось. – Надеюсь, ты не скучала?
Прежде чем окончательно потерять сознание, Ира успела почувствовать, как он ловит ее на руки, и подумать: «Не верю!»
-
-
25.10.2010 в 10:48Честно, конца ждала с замиранием сердца, вывели просто здорово!
-
-
25.10.2010 в 11:21А-3.
-
-
25.10.2010 в 19:31Бедная писательница. как она это переносила
А вообще, очень впечатлила ваша история, особенно окончание - так здорово получилось
-
-
25.10.2010 в 22:39очень впечатлила ваша история, особенно окончание - так здорово получилось - я рада! Всегда приятно, когда текст нравится публике.
-
-
25.10.2010 в 22:40-
-
27.10.2010 в 03:39400
Он с ней не разговаривает. Вообще. С самого момента появления.
Она вышивает на полотне романа его судьбу, а он даже не знает, кто она такая.
Но что же в этом странного? Персонажу и не положено знать, что его придумали. И уж тем более вести с создателем беседы. Пусть даже самые увлекательные.
Нет, считает она, вступать в дискуссии с порождениями собственной фантазии могут только очень талантливые авторы. Или душевнобольные.
Как ни соблазнительно, ни к тем, ни к другим она себя не причисляет.
Тем не менее, она видит всех своих персонажей. Где-то далеко и одновременно близко, в другом измерении — или на изнанке ее мозга? — они проживают свои жизни, не чувствуя чужого взгляда. А она рядом.
Она почти всегда слышит их. За самыми тривиальными делами: поглощая завтрак, загружая вещи в стиральную машинку, проваливаясь в дрему в поезде. Она «отключается» посреди выпуска новостей — как же, кто-то опять влез в вербальную дуэль! Такое нельзя пропустить, ради нее повторять не будут.
Она знает их так давно, что готова говорить о них часами: делиться бедами, рассказывать хохмы, строить предположения. Ведь даже она не знает о них всего, хоть они и ее персонажи.
Ей дороги они все, но он почему-то особенно. Необъяснимо. Ей кажется, что он перетягивает одеяло повествования на себя, и она теребит всех вокруг: все ли в порядке? Не забивает ли ее любимец остальных?
Друзья и редактор успокаивают — все прекрасно. Без перегибов. Нам нравится. А потом обязательно добавляют: «Но он, конечно, у тебя хорош. Яркий, живой вышел.»
Ей хочется смеяться и плакать. Яркий? Живой? Конечно, живой. Иначе она б его не любила. Вот только он не у нее. Он сам по себе, за тонкой прозрачной гранью ее разума.
Недосягаемый. И это хорошо.
Потому что если бы их не разделяла грань, как бы она писала? Никак. Она была бы «внутри» его жизни.
И не смогла бы писать о ней.
Литературный агент говорит: «Задумайся над концом». Говорит, у хорошей книги должен быть соответствующий финал. И он, конечно, прав, но она и так уже все решила.
— Некоторые звезды, умирая, взрываются, — сообщает она плите. — Впечатляющая смерть, не правда ли?..
Где-то рядом и так далеко он листает огромную инкунабулу и рассеянно кивает собеседнику.
— Это называется «сверхновая». Я считаю, ты заслужил.
Тот повышает голос, пытаясь обратить на себя внимание.
— У тебя будет самая красивая вспышка. Самый яркий финал, — она улыбается, вдохновленная.
Наконец, второй сердится и громко изъявляет недовольство, отчаянно жестикулируя.
— Ведь я же люблю тебя.
Он находит искомую страницу и смеется, смеется вместе с ней.
-
-
27.10.2010 в 20:15а заказчика так и нет...
-
-
27.10.2010 в 20:48-
-
27.10.2010 в 21:41-
-
30.10.2010 в 21:59Мы способны любить бесконечно только то, что создали, чему дали кусочек души. Некоторые раздают частицы себя детям, некоторые – вещам. Первые невероятно умны, вторые невероятно альтруистичны. Но есть глупцы, которые вкладывают себя в замки из песка, фантазии и мысли. Хорошо, если для них есть трактат, но совсем печально, когда речь идет об образе.
Что же делать, когда все самое лучшее, все самое прекрасное уходит на шлифовку и конструирование образа? Я вижу невероятную синь глаз, что затягивает меня, и больше не задаю вопросы.
Девушкам свойственно писать о любви и представлять сюжеты, где неосознанно фигурирует их потребность в любви. Яркое обожание, разумное восхищение, смешливые догадки, иногда огорчения. И сравнение желаемого с действительным. Тут каждая будет писательницей. Но чем несчастнее в любви, тем длиннее тексты. Если добавить профессионализм, абстрагироваться от чувств, детище разума станет просто хорошим портретом.
Не давайте герою частицу души, не выделяйте ему место и время, не считайте его человеком.
Не любите его, не восхищайтесь им, не клянитесь в верности.
Что это? Раздвоение личности? Галлюцинации? Он незримо следует за мной, выступает как ангел-хранитель. Муза для моей поэзии, источник для моих сюжетов, друг и наставник. Мой идеальный человек, назло всем Ницше и вопреки всему антропоцентризму. Нет, не каждый будет центром земли, только он, что будет считаться богом.
У моего бога светлые пшеничные волосы, легкие и жестковатые. Они чуть закрывают уши, спускают к шее, не касаясь. Кожа у него светлая, не обезображенная угрями и бритвой. Черты лица правильные, как у античные статуй. Сам он крепок и «многомощен», как говорят в поэмах Гомера. Немного можно сказать о характере: отчасти ребенок, отчасти старик: мудр и наивен согласно каждому состоянию: счастья и гнева (воистину прав тот, кто сказал: в гневе будь мудрецом, в счастье – ребенком). Вечно юный, вечно правый, вечно одинокий.
У богов не бывает личного счастья.
Я представляю битвы, слышу звон железа и грохот орудий, а он – на месте событий. И вечером, когда ничто не мешает мне, он тихо обнимает меня и шепчет на ухо. Страшные вещи, безумные выходки, отвратительные последствия, прекрасные развязки, невероятные подробности – и все мягко, то ли жалея, то ли любя.
Он пробует мои слова на вкус, критикует, хвалит, ругает или молчит. Яркие звезды, рождение сверхновой, бездна и бесконечность знания в этих глазах. Только неба, индиго, васильков или каких-либо нежных глупостей нет.
Почему? Штампы. Сладкие сиропы, затапливающие душу, связывающие липким чувством отвращения. А он слишком ясен, слишком прост и понятен, как порыв северного ветра.
- Ты единственный парень, в которого я влюблена.
Усмешка.
- Так не давай мне имени. И будь мне верна.
-
-
31.10.2010 в 00:03З.
-
-
31.10.2010 в 00:56автор №4
-
-
31.10.2010 в 01:13... так что спасибо вам за заявку, мимо которой просто не можешь пройти.
А.2
-
-
31.10.2010 в 01:17А-3.
-
-
31.10.2010 в 10:56-
-
03.11.2010 в 18:27