это не исполнение, никакого A+, пусть это будет исполнение номер 0, так как заявка соблюдена лишь частично, чисто, чтобы почесать собственную историю.
395 слов, специально используемая тавтология, игруленьки с собственными персонажами, некоторое специфическое виденье заявки, отъезд от нее, полное отсутствие беты. Простите.
При встрече она целует его в уголок губ. Это выглядит… никак. Это не несет каких-либо чувств. Ему непривычно смотреть на нее в простом белом платье. Привычнее всего видеть ее голой, максимум – замотанной в плед. - Мой мир – это мечи и сражения. – Говорит он. – Мой мир – это магия и путешествия. И есть то, о чем он молчит. Это «Мой мир – это то место, где мои друзья пожертвовали своим человеческим обликом, чтобы стать настоящими. Мой мир – это когда я не могу сказать точно, кто молчит передо мной, потому что одним из условием договора было молчать на тысячи языков, поэтому я никогда не узнаю, что именно было украдено – чужое лицо или чужое имя, потому что лисы теперь замолчали навсегда. Мой мир – это когда ты заплатил свой минимум, чтобы стать настоящим, а мои друзья отдали за меня все. » Она болтает ногами, сидя на скамейке. Это делает ее почти человечной, хотя это почти неправильно. В пазле не хватает множество кусочков. Человечность – это один из них. Она не говорит «Мой мир». Она говорит «Я помню». Помнить – это ее наказание. Но гораздо более сильное наказание – это то, что она забыла. - Я помню паучиху-Архиваторшу посреди вишневого сада, где каждый бутон – это одна недописанная история. Я помню клетчатый теплый плед. Я помню почти всесильное существо, сжимающее тонкими пальцами влажную тряпку в приступе мигрени. Помню чужие сны, помню ловцы снов, в которые были пойманы молодые демиурги. – Она вздрагивает и зябко ежится, ей в который раз становится невыносимо холодно, потому она забирается с ногами на скамейку, поджимая их под себя, босые пыльные ступни пачкают тонкий льняной подол. – Помню разбитое зеркало и чужое отражение в нем, помню бесконечное количество миров. И не помню ни одного имени. Она роняет голову на скрещенные руки. Разговор истощил все силы. Он не знает, почему ее еще не поймали. Он прячет свои исколотые капельницей руки и шрамы под плотной рубашкой, зная, что скоро уже не сможет вновь встретить ее и в который раз продолжить разговор. Она должна была все вспомнить. Пока он помнил, что его зовут Кадиф, что эта женщина сделала его живым, пока он помнил, что она – Ядро, пока он не забыл имена своих друзей, что им всем необходимо было вместе вернуться обратно. Потому что если он действительно забудет – то тогда начнется настоящий кошмар.
Он боится ночи. Он видит, как медленно, но неотвратимо гаснут лучи света, а тени, кровожадные тени становятся все длиннее, чтобы слиться воедино со всепоглощающей тьмой. Он запирается в своей каморке, стоит солнцу скрыться за горизонтом, глухой к любым стукам и просьбам с той стороны его маленького мира. Он зажигает свечи, лампы, и шальные тени вновь танцуют, злобно, бессильно. А он хохочет, обдурив этих глупцов еще на одну ночь. Его мир похож на барахолку, а медсестры говорят, что это скорее свалка Сороки. Он их не слушает. Он тащит, будто сорока, всё, что только на мгновение смогло его заинтересовать. Он маленький и прыткий, и в сваленных, некогда выкрашенных в красный волосах застряли перья и бусины, и нитки, и мысли. Он рисует на стенах и потолке, он покрывает письменами свои руки и прячет пластинки со Свинцовыми Цеппелинами от других. Они чужие, они не жители его мира, бледные, потерянные, заблудшие в коридорах собственного разума. Так говорит Ворон - коридоры, а иногда он говорит - лабиринт. Ворон - Птица мудрая. Ворон разгадал свой лабиринт уже давно. Ворон умеет летать. Он сбился со счета, сколько раз его друг шагал вперед, и только глупые, глупые чужие мешали ему взлететь с парапета. Ворон приходит к нему ночью. Не каждую ночь, но его приход он узнает из всех прочих звуков за дверью. Когда Птица снисходит до него, маленького, из своего Гнезда, он издалека слышит его горделивую поступь. Он слышит не стук, но царапанье когтей, и лишь его одного впускает в свой мир. У Сороки исписаны руки по локти, в письменах и глазах. Он прячет от медсестер свежие шрамы. Они будут кричать, громче и громче, выводя его из хрупкого равновесия, а Ворон же...Ворон затянется самокруткой да перебинтует, да зашьет. Ему не привыкать, он понимающий. Он не режет, он лишь иногда пытается взлететь. У Ворона есть Город. Или Ворон и есть Город, он до конца так и не смог понять. Он рассказывает о нем с вдохновением, о старинных улочках, о маленьких чудесах, скрывавшихся за поворотами. Он рассказывает про Тень. Сорока боится теней. Он смотрит на стены с опаской, где злобные зубастые твари не исчезают даже после тройки разноцветных пилюль. Но Ворон успокаивает его, говорит, что Тень эта - защитник Города. -Тени,- важно говорит Ворон, наполняя комнату едким дымом,- это не вестники тьмы. Они же рождаются от света, неразумный мой друг. И тьма их жрет, если не дать им этого света. Сорока смотрит на тени, и видит их уже иначе. Они не злобные, нет, они танцуют свои причудливые танцы, радуясь возможности жить и не быть пожранными тьмой. Его маленький мирок вмещает в себя больше, много больше. У Ворона Город, у Ворона Тень, который бродит по улицам в неверном свете уличных фонарей. Тень этот как черный человек, весь черный, только зубы у него белые, ровные. И руки у него черные, и заканчиваются они когтями. Но и Город сам был отнюдь не райским уголком, а потому Тень пришелся там к месту. Сорока мечтательно закатывает глаза. Его маленький мирок вмещает в себя весь мир, все его самые интересные уголки. Там есть место всему, и восточным базарам, и бескрайним пустыням, и домикам посреди бескрайних снежных просторов. Он бесконечен и он же безумно крохотный, заключенный в четырех стенах заваленной барахлом комнате. Но Сорока не унывает. Он знает, что благодаря ему, благодаря маленькому демиургу с огромным, вытатуированным глазом на лбу, его мир будет постоянно раздвигать свои границы. Он знал, что Ворон снова принесет с собой Город, с каменными стенами и красной черепицей, со своими тайнами и историями, подобными клубящемуся дыму. Он - демиург, в растянутой водолазке, уже давно не черной, а серой, осунувшийся, с запавшими синими глазами. И где-то далеко, за пределами мыслимых горизонтов, существовал Город. Он жил, как живет существо, Сорока верил этим рассказам. Мыслящее создание, зазывавшее чудеса за свои стены. Когда-нибудь, когда-нибудь, их мира встретятся.
Второе удивительно так и видишь эти два особенных мира, и как они уже начинают взаимодействовать, вдохновлять один другого. И прозвища у героев говорящие. Волшебный текст.
Спасибо автору первого текста, вышло достаточно неплохо. Второй автор, читали ли вы "Дом, в котором"? Почему-то атмосфера вашей работы для меня похожа очень на Домную (если так можно сказать). В любом случае, это было чудесно, действительно чудесно. Яркие образы, привлекательные, и написано хорошо. Благодарю! З.
-
-
20.01.2016 в 12:06395 слов, специально используемая тавтология, игруленьки с собственными персонажами, некоторое специфическое виденье заявки, отъезд от нее, полное отсутствие беты. Простите.
При встрече она целует его в уголок губ. Это выглядит… никак. Это не несет каких-либо чувств.
Ему непривычно смотреть на нее в простом белом платье. Привычнее всего видеть ее голой, максимум – замотанной в плед.
- Мой мир – это мечи и сражения. – Говорит он. – Мой мир – это магия и путешествия.
И есть то, о чем он молчит. Это «Мой мир – это то место, где мои друзья пожертвовали своим человеческим обликом, чтобы стать настоящими. Мой мир – это когда я не могу сказать точно, кто молчит передо мной, потому что одним из условием договора было молчать на тысячи языков, поэтому я никогда не узнаю, что именно было украдено – чужое лицо или чужое имя, потому что лисы теперь замолчали навсегда. Мой мир – это когда ты заплатил свой минимум, чтобы стать настоящим, а мои друзья отдали за меня все. »
Она болтает ногами, сидя на скамейке. Это делает ее почти человечной, хотя это почти неправильно. В пазле не хватает множество кусочков. Человечность – это один из них.
Она не говорит «Мой мир». Она говорит «Я помню». Помнить – это ее наказание. Но гораздо более сильное наказание – это то, что она забыла.
- Я помню паучиху-Архиваторшу посреди вишневого сада, где каждый бутон – это одна недописанная история. Я помню клетчатый теплый плед. Я помню почти всесильное существо, сжимающее тонкими пальцами влажную тряпку в приступе мигрени. Помню чужие сны, помню ловцы снов, в которые были пойманы молодые демиурги. – Она вздрагивает и зябко ежится, ей в который раз становится невыносимо холодно, потому она забирается с ногами на скамейку, поджимая их под себя, босые пыльные ступни пачкают тонкий льняной подол. – Помню разбитое зеркало и чужое отражение в нем, помню бесконечное количество миров. И не помню ни одного имени.
Она роняет голову на скрещенные руки. Разговор истощил все силы.
Он не знает, почему ее еще не поймали. Он прячет свои исколотые капельницей руки и шрамы под плотной рубашкой, зная, что скоро уже не сможет вновь встретить ее и в который раз продолжить разговор.
Она должна была все вспомнить.
Пока он помнил, что его зовут Кадиф, что эта женщина сделала его живым, пока он помнил, что она – Ядро, пока он не забыл имена своих друзей, что им всем необходимо было вместе вернуться обратно.
Потому что если он действительно забудет – то тогда начнется настоящий кошмар.
-
-
30.01.2016 в 22:28622 слова
Он боится ночи. Он видит, как медленно, но неотвратимо гаснут лучи света, а тени, кровожадные тени становятся все длиннее, чтобы слиться воедино со всепоглощающей тьмой. Он запирается в своей каморке, стоит солнцу скрыться за горизонтом, глухой к любым стукам и просьбам с той стороны его маленького мира. Он зажигает свечи, лампы, и шальные тени вновь танцуют, злобно, бессильно. А он хохочет, обдурив этих глупцов еще на одну ночь.
Его мир похож на барахолку, а медсестры говорят, что это скорее свалка Сороки. Он их не слушает. Он тащит, будто сорока, всё, что только на мгновение смогло его заинтересовать. Он маленький и прыткий, и в сваленных, некогда выкрашенных в красный волосах застряли перья и бусины, и нитки, и мысли. Он рисует на стенах и потолке, он покрывает письменами свои руки и прячет пластинки со Свинцовыми Цеппелинами от других. Они чужие, они не жители его мира, бледные, потерянные, заблудшие в коридорах собственного разума. Так говорит Ворон - коридоры, а иногда он говорит - лабиринт.
Ворон - Птица мудрая. Ворон разгадал свой лабиринт уже давно. Ворон умеет летать. Он сбился со счета, сколько раз его друг шагал вперед, и только глупые, глупые чужие мешали ему взлететь с парапета. Ворон приходит к нему ночью. Не каждую ночь, но его приход он узнает из всех прочих звуков за дверью. Когда Птица снисходит до него, маленького, из своего Гнезда, он издалека слышит его горделивую поступь. Он слышит не стук, но царапанье когтей, и лишь его одного впускает в свой мир.
У Сороки исписаны руки по локти, в письменах и глазах. Он прячет от медсестер свежие шрамы. Они будут кричать, громче и громче, выводя его из хрупкого равновесия, а Ворон же...Ворон затянется самокруткой да перебинтует, да зашьет. Ему не привыкать, он понимающий. Он не режет, он лишь иногда пытается взлететь.
У Ворона есть Город. Или Ворон и есть Город, он до конца так и не смог понять. Он рассказывает о нем с вдохновением, о старинных улочках, о маленьких чудесах, скрывавшихся за поворотами. Он рассказывает про Тень. Сорока боится теней. Он смотрит на стены с опаской, где злобные зубастые твари не исчезают даже после тройки разноцветных пилюль. Но Ворон успокаивает его, говорит, что Тень эта - защитник Города.
-Тени,- важно говорит Ворон, наполняя комнату едким дымом,- это не вестники тьмы. Они же рождаются от света, неразумный мой друг. И тьма их жрет, если не дать им этого света.
Сорока смотрит на тени, и видит их уже иначе. Они не злобные, нет, они танцуют свои причудливые танцы, радуясь возможности жить и не быть пожранными тьмой. Его маленький мирок вмещает в себя больше, много больше. У Ворона Город, у Ворона Тень, который бродит по улицам в неверном свете уличных фонарей. Тень этот как черный человек, весь черный, только зубы у него белые, ровные. И руки у него черные, и заканчиваются они когтями. Но и Город сам был отнюдь не райским уголком, а потому Тень пришелся там к месту.
Сорока мечтательно закатывает глаза. Его маленький мирок вмещает в себя весь мир, все его самые интересные уголки. Там есть место всему, и восточным базарам, и бескрайним пустыням, и домикам посреди бескрайних снежных просторов. Он бесконечен и он же безумно крохотный, заключенный в четырех стенах заваленной барахлом комнате. Но Сорока не унывает. Он знает, что благодаря ему, благодаря маленькому демиургу с огромным, вытатуированным глазом на лбу, его мир будет постоянно раздвигать свои границы.
Он знал, что Ворон снова принесет с собой Город, с каменными стенами и красной черепицей, со своими тайнами и историями, подобными клубящемуся дыму. Он - демиург, в растянутой водолазке, уже давно не черной, а серой, осунувшийся, с запавшими синими глазами. И где-то далеко, за пределами мыслимых горизонтов, существовал Город. Он жил, как живет существо, Сорока верил этим рассказам. Мыслящее создание, зазывавшее чудеса за свои стены.
Когда-нибудь, когда-нибудь, их мира встретятся.
-
-
13.03.2016 в 17:56-
-
13.03.2016 в 20:54-
-
26.03.2016 в 13:30Второй автор, читали ли вы "Дом, в котором"? Почему-то атмосфера вашей работы для меня похожа очень на Домную (если так можно сказать). В любом случае, это было чудесно, действительно чудесно. Яркие образы, привлекательные, и написано хорошо. Благодарю!
З.
-
-
27.03.2016 в 00:36