Ровно-ровно, сухо и душно, а впереди бесконечность. Вправо, влево, вперёд или назад – какая разница, если отовсюду видно лишь одно, однородное, угнетающее, пожирающее крохи смешного оптимизма и надежды? Надежды, что вот-вот, ещё пару сотен метров, бесконечных шагов, таких вымученных, таких трудных, таких нужных – и впереди покажется кто-то? Ну хоть кто-нибудь, разве это так невыполнимо? Размытый силуэт, далеко-далеко, лишь для того, чтобы знать – не один, не сошёл с ума, жив. А через пару сотен метров ждать и надеяться на следующие, и так до бесконечности, потому что нет никого. И быть не может. Впереди, по сторонам, сзади – нигде нет, ты один, только с ума ещё не сошёл… Или сошёл? Может, так и лежишь там под искусственным солнцем, дремлешь под скрежет мечей, чужие голоса и скрип песка под ногами, как знать. Если сошёл, значит уже не один, вокруг другие, враги и не очень, но почему-то это ещё страшнее, чем в трезвом уме и одиночестве. Или нет? Как же трудно, трудно, трудно… Не думать, просто не думать. Надеяться, верить, мечтать, фантазировать. Ведь вот они, беспощадные метры по бесцветному, будто когда-то давно выгоревшему под реальным солнцем песку, что изредка поднимается и разлетается в стороны от незначительных колебаний здешнего воздуха. Покори их, докажи, что сильный, что достоин зваться Королём, и она, эта до смешного жестокая пустыня, тебя наградит, подарит кроху надежды, размытые ветром следы на песке, еле ощутимый фон чужой реяцу, которая как свежий воздух, глоток живительный и столь необходимый. И больше не страшно, потому что ничего сложного и неопределённого впредь нет, ты идёшь вперёд, преследуя того таинственного, такого нужного сейчас, где-то впереди, с небольшой ступнёй и малым весом – следы мелкие и неглубокие. Только прямо, лишь бы дойти… лишь бы…
- Гриммджо! Гриммджо, проснусь же! Чёрт, Гриммджо, ну же, - беспокойный сладкий голос прямо над ухом, влажные губы к коже, а на теле чужой вес, почти неощутимый. - Не залеживайся, если не можешь делать деньги в постели, - арранкар моментально открывает глаза. И встречается взглядом с шальными, хитрыми, блестящими и очень много обещающими глазами цвета ночи. - А может твой братец уже начнёт приплачивать мне за удовлетворение маленькой, но удаленькой, а? Знал бы он, что творится у тебя в голове, шинигами, - беззлобно отвечает на подкол мужчина, поудобнее устраивая влажные ладони на маленьких упругих ягодицах, немного сжимая их. Рукия прикрывает глаза, задышав сбивчивее, чему-то улыбается по ту сторону век. – Эй? - Знаешь, Гриммджо, - девушка приподнимается, кое-как найдя силы отлепить свою грудь от чужой, садится Гриммджо на живот и смотрит очень серьёзно и внимательно, как умеет только она. Можно утонуть, можно испугаться, можно поддаться. – Если этот сон продолжает беспокоить тебя спустя столько времени, мы можем обратиться к Унохане-тайчо, она должна… - Нет, - без нужды дослушать. Просто нет. Гриммджо и так с трудом выносит это её знание о его головной боли, а уж изливать душу, мысли и прочее перед другими, несомненно ублюдками, он решительно не собирается. – Отвали. Говорил же не раз уже: нет. Чего тебе не ясно, Рукия? – шинигами вздрагивает, непроизвольно отклонившись назад, разрывая между ними дистанцию. Он никогда не зовёт её по имени. Почти никогда, чаще обходится привычным «шинигами», а если когда и срывается на имя, дальнейшее точно ничего хорошего не сулит. Желание поиграться как рукой снимает. Помогать и успокаивать, впрочем, тоже. Рукия, больше ничего не говоря, как есть, голая и с жутким беспорядком на голове, слезает с Гриммджо, с постели, подходит к шкафу, извлекает из него свёрнутый футон и вытягивается на полу, на животе, так и не прикрывшись, выставляя под слабый пробивающийся в окно свет – лунный и от уличного фонаря - стройное бледное тело. Сто раз проходили. Правда, бесился Гриммджо не всегда, но и она его обычно будила раньше, ещё при первых признаках беспокойного сновидения, сегодня же просто решила не трогать и посмотреть, что будет, если просто оставить его наедине со своими проблемами. Зря. Он точно такой же, как и Ичиго, даже хуже: бежит, давит в себе, сжившись со своими мозговыми тараканами слишком дружно, чтобы их можно было извлечь безболезненно, или вообще хоть как-нибудь извлечь. Не тронь, не смотри, не говори. Глупый. Положив голову на скрещенные руки, Рукия незаметно из-под ресниц наблюдает за мечущимся по кровати арранкаром, на лице которого написано слишком много, и не заметить нереально – он бесится, меняет позы, зло встряхивает подушки, отбрасывает и возвращает на место одеяло, то и дело поглядывая на притихшую девушку на полу.
Тихо-тихо, сухо и душно, а впереди бесконечность. И ты находишься посреди такой нехарактерной для этого места бури, щуришь глаза, пытаясь спастись от песка, но он везде, забивается под одежду, в глаза, рот – всюду. Хакама слегка раздуваются, волосы лезут в лицо, дико мешают, а грубый ветер продолжает подталкивать вперёд, упрямо и целенаправленно. Так хочется остановиться, отдышаться, пойти не туда, сменить направление, потому что уверен, впереди нет ничего, ничего из того, что хотелось бы видеть. И ты знаешь, конечно знаешь: там, куда насильно ведёт ветер, ты не будешь одна, тебя ждут и хотят. Нет, нет, нет. По щекам текут злые слёзы, слёзы обиды, потому что ты больше не хочешь так, не хочешь туда, прошлое осталось в прошлом, ты наконец-то справилась. Но он не отпускает. Никогда не отпустит. И ветер, и песок, и всё вокруг против тебя, они его помощники, его верные слуги, исполнительные и бессердечные. Когда впереди показывается силуэт в белых одеждах с чёрноволосой макушкой, хочется кричать, рыдать в голос, бежать прочь. Нет сил даже развернуться, просто развернуться… Приходится ступать вперёд, как всегда, только вперёд. Страшно, мерзко, обидно. Когда-то казалось, что причина только в тебе, переживи, пропусти через душу и сердце, попрощайся и отпусти – и будет свобода, долгожданная, свежая, такая новая и незнакомая. Какая глупость, какая ошибка. И почему никто никогда не рассказывает, что само прошлое бывает разное, и даже такое, опутывающее скользкими щупальцами, не выпускающее из захвата даже тогда, когда ты готов. Отдушина одна: ты знаешь, что сделала всё, что могла, приложила максимум усилий. Всё равно чуть меньше обиды, чуть проще подчиняться, зная, что не ты, а тебя. Это просто капкан, из которого не выбираются…
- Эй? Ну прости, ладно? – извиняющийся голос близко-близко. Рукия, понимая, что задремала, лениво, словно пригревшаяся и приморенная на солнышке, поворачивается лицом к нависающему над ней Гриммджо. Тот уже отошёл, смотрит почти нежно, насколько может, дышит ровно и спокойно, с полуулыбкой на лице и синими при этом освещении волосами, обрамляющими лицо, – красивый. А потом просто целует, то ли успокаивая, то ли извиняясь, хотя скорее второе, потому что он не знает и знать не может, как хорошо она понимает его. Она тоже не знает и знать не может, насколько они стоят друг друга – бегущий от одиночества и желающая его больше всего на свете, ищущий несуществующие следы на песке, раз за разом придумывающий их, и ненавидящая неотвратимость их наличия. Сегодня они не уснут до утра, и как же сильно оба хотели бы не спать больше никогда.
заказчик почти умер от счастья. *____* он собирается перечитывать текст ещё несколько раз ,чтобы уловить все смысловые оттенки. это совершенно прекрасно, дорогой автор! открывайтесь, я вас зацелую))))
veliri Мой дорогой заказчик! Спасибо тебе за заявку, я мимо этих двоих почему-то в большинстве случаев просто не могу пройти мимо. А уж если ангст, ммм.))) И я радая-радая, что текст понравился, и вообще реакция прям уняня. Спасибище.))) А теперь зацеловывай. /подставила щёчки/
AnaisPhoenix Как хорошо, что ты видела это, а не что-то другое. Кстати, у меня уже прямо цикл драбблов по Гриммджо/Рукия получается, два текста с однострочников + этот. Цепляют, гады. %D
Исэ, щас пойду ещё поищу. Есть в них что-то такое... кинковое. Не могу сказать, что меня они дико штырят, но интерес вызывают, да-да. Впрочем, я вообще люблю экзотику. xD Ага. А вот когда заговорим о погоде, тогда нас уже наверняка выпилят попросят.
AnaisPhoenix Поищи, поищи. Вот +1, ага. Кинковое, точно. Хотя мне в общем и целом дико нравится треугольник Гриммджо-Ичиго-Рукия, идущий через Ичиго. Прямо... ы же! Ааа, вотанока~ак. /старается, сдерживается, чтоб не о погоде/
«Ты не один». Солнце слепит глаза белым, и кругом тоже - белым-бело, и этот пустой белый режет, сводит с ума, обесцвечивает всё остальное. Гриммджо почти жалеет, что Лас Ночес не сохранился - хоть там можно было бы укрыться от всепоглощающей белизны. Но серые стены - всё, что осталось от Дворца - где-то далеко позади, возвращаться туда - себе дороже. Тот, кто решил, что нет тьмы без света - идиот. Тьма есть. Только она... белая. Гриммджо никогда не признается себе, что боится. Что тоже может померкнуть. Чистый белый - цвет костей, песка и затхлой пыли, праха и пепла - из которых когда-то состояли миллионы живых существ. Цвет смерти и забвения. А ещё это цвет снега, но Гриммджо не знает, что такое снег. И тем сильнее удивляется, когда с пустого тёмно-серого неба на него падает холодная белая крупа... Он подставляет ладони, он хочет рассмотреть, что это может быть, но "крупа" тает на горячей коже, стекая по сгибу запястий талой водой. Он всё ещё стоит, глядя вверх и прикрыв глаза, подставляя лицо под холодные, колкие поцелуи, когда сзади слышится шелест ссыпающегося песка. - Это снег. Гриммджо молча кивает. Раз снег - так снег. Пусть. - Ты не хочешь узнать, почему я пришла? - спустя несколько минут общего молчания спрашивает девушка. Её голос чуть хрипловатый. Волнуется? Арранкар, не открывая глаз, усмехается: - А должен? - Смотря на то, важно ли это для тебя. - Эй, - он наконец поворачивается к ней лицом. В вызывающе-синих волосах путаются голубоватые льдинки. - Не пытайся одурачить меня, шинигами. Она улыбается уголками губ. Они оба знают ответ. «Если бы тебе было безразлично, пришла бы ты сюда?» - Тут слишком много белого, - бурчит себе под нос Джаггерджек. - И твой снег тоже белого цвета! - А вот и нет, - отзывается она, - снег прозрачный. А то, что ты видишь - лишь результат того, что его уже много. Всё это не более, чем оптическая иллюзия. Гриммджо рычит. Нет уж, иллюзиями пусть Айзен занимается! И желательно подальше от него. А Рукия смеётся уже в открытую - настолько Секста Эспада напоминает ей сейчас взъерошенного, мокрого, и оттого недовольного кота. - Чего ржёшь? - скалится арранкар, умом понимая, что проиграл. И кому? Это мелкой девчонке-шинигами! - Нет, ничего. Я пришла, чтобы сказать, что... «Ты не один». - Я знаю, - перебивает он её. Теперь - не один. - Тогда... пойдём? - впервые он слышит в её голосе нотки неуверенности. - Ну, только если ты знаешь дорогу, а то мне уже осточертело бродить тут кругами. - Я - знаю.
Крупно вздрогнув, Гриммджо резко просыпается, выдёргиваясь из липкого, холодного сна. После слепяще-бесцветного сна окружающая его мягкая, бархатная темнота почти оглушает. Некоторое время он лежит неподвижно, стараясь выровнять дыхание, прежде чем понимает, что он не один в этой тьме, что их двое. Рукия спит рядом, уткнувшись ему в ключицу и полуобняв одной рукой. «Не один». И, хотя Белая пустыня всё ещё тянет к нему свои сети воспоминаний, в одном он уверен точно: их следы в том мире давно уж запорошило снегом.
-
-
05.10.2010 в 07:07Ровно-ровно, сухо и душно, а впереди бесконечность. Вправо, влево, вперёд или назад – какая разница, если отовсюду видно лишь одно, однородное, угнетающее, пожирающее крохи смешного оптимизма и надежды? Надежды, что вот-вот, ещё пару сотен метров, бесконечных шагов, таких вымученных, таких трудных, таких нужных – и впереди покажется кто-то? Ну хоть кто-нибудь, разве это так невыполнимо? Размытый силуэт, далеко-далеко, лишь для того, чтобы знать – не один, не сошёл с ума, жив. А через пару сотен метров ждать и надеяться на следующие, и так до бесконечности, потому что нет никого. И быть не может. Впереди, по сторонам, сзади – нигде нет, ты один, только с ума ещё не сошёл… Или сошёл? Может, так и лежишь там под искусственным солнцем, дремлешь под скрежет мечей, чужие голоса и скрип песка под ногами, как знать. Если сошёл, значит уже не один, вокруг другие, враги и не очень, но почему-то это ещё страшнее, чем в трезвом уме и одиночестве. Или нет? Как же трудно, трудно, трудно… Не думать, просто не думать. Надеяться, верить, мечтать, фантазировать. Ведь вот они, беспощадные метры по бесцветному, будто когда-то давно выгоревшему под реальным солнцем песку, что изредка поднимается и разлетается в стороны от незначительных колебаний здешнего воздуха. Покори их, докажи, что сильный, что достоин зваться Королём, и она, эта до смешного жестокая пустыня, тебя наградит, подарит кроху надежды, размытые ветром следы на песке, еле ощутимый фон чужой реяцу, которая как свежий воздух, глоток живительный и столь необходимый. И больше не страшно, потому что ничего сложного и неопределённого впредь нет, ты идёшь вперёд, преследуя того таинственного, такого нужного сейчас, где-то впереди, с небольшой ступнёй и малым весом – следы мелкие и неглубокие. Только прямо, лишь бы дойти… лишь бы…
- Гриммджо! Гриммджо, проснусь же! Чёрт, Гриммджо, ну же, - беспокойный сладкий голос прямо над ухом, влажные губы к коже, а на теле чужой вес, почти неощутимый. - Не залеживайся, если не можешь делать деньги в постели, - арранкар моментально открывает глаза. И встречается взглядом с шальными, хитрыми, блестящими и очень много обещающими глазами цвета ночи.
- А может твой братец уже начнёт приплачивать мне за удовлетворение маленькой, но удаленькой, а? Знал бы он, что творится у тебя в голове, шинигами, - беззлобно отвечает на подкол мужчина, поудобнее устраивая влажные ладони на маленьких упругих ягодицах, немного сжимая их. Рукия прикрывает глаза, задышав сбивчивее, чему-то улыбается по ту сторону век. – Эй?
- Знаешь, Гриммджо, - девушка приподнимается, кое-как найдя силы отлепить свою грудь от чужой, садится Гриммджо на живот и смотрит очень серьёзно и внимательно, как умеет только она. Можно утонуть, можно испугаться, можно поддаться. – Если этот сон продолжает беспокоить тебя спустя столько времени, мы можем обратиться к Унохане-тайчо, она должна…
- Нет, - без нужды дослушать. Просто нет. Гриммджо и так с трудом выносит это её знание о его головной боли, а уж изливать душу, мысли и прочее перед другими, несомненно ублюдками, он решительно не собирается. – Отвали. Говорил же не раз уже: нет. Чего тебе не ясно, Рукия? – шинигами вздрагивает, непроизвольно отклонившись назад, разрывая между ними дистанцию. Он никогда не зовёт её по имени. Почти никогда, чаще обходится привычным «шинигами», а если когда и срывается на имя, дальнейшее точно ничего хорошего не сулит. Желание поиграться как рукой снимает. Помогать и успокаивать, впрочем, тоже. Рукия, больше ничего не говоря, как есть, голая и с жутким беспорядком на голове, слезает с Гриммджо, с постели, подходит к шкафу, извлекает из него свёрнутый футон и вытягивается на полу, на животе, так и не прикрывшись, выставляя под слабый пробивающийся в окно свет – лунный и от уличного фонаря - стройное бледное тело. Сто раз проходили. Правда, бесился Гриммджо не всегда, но и она его обычно будила раньше, ещё при первых признаках беспокойного сновидения, сегодня же просто решила не трогать и посмотреть, что будет, если просто оставить его наедине со своими проблемами. Зря. Он точно такой же, как и Ичиго, даже хуже: бежит, давит в себе, сжившись со своими мозговыми тараканами слишком дружно, чтобы их можно было извлечь безболезненно, или вообще хоть как-нибудь извлечь. Не тронь, не смотри, не говори. Глупый. Положив голову на скрещенные руки, Рукия незаметно из-под ресниц наблюдает за мечущимся по кровати арранкаром, на лице которого написано слишком много, и не заметить нереально – он бесится, меняет позы, зло встряхивает подушки, отбрасывает и возвращает на место одеяло, то и дело поглядывая на притихшую девушку на полу.
Тихо-тихо, сухо и душно, а впереди бесконечность. И ты находишься посреди такой нехарактерной для этого места бури, щуришь глаза, пытаясь спастись от песка, но он везде, забивается под одежду, в глаза, рот – всюду. Хакама слегка раздуваются, волосы лезут в лицо, дико мешают, а грубый ветер продолжает подталкивать вперёд, упрямо и целенаправленно. Так хочется остановиться, отдышаться, пойти не туда, сменить направление, потому что уверен, впереди нет ничего, ничего из того, что хотелось бы видеть. И ты знаешь, конечно знаешь: там, куда насильно ведёт ветер, ты не будешь одна, тебя ждут и хотят. Нет, нет, нет. По щекам текут злые слёзы, слёзы обиды, потому что ты больше не хочешь так, не хочешь туда, прошлое осталось в прошлом, ты наконец-то справилась. Но он не отпускает. Никогда не отпустит. И ветер, и песок, и всё вокруг против тебя, они его помощники, его верные слуги, исполнительные и бессердечные. Когда впереди показывается силуэт в белых одеждах с чёрноволосой макушкой, хочется кричать, рыдать в голос, бежать прочь. Нет сил даже развернуться, просто развернуться… Приходится ступать вперёд, как всегда, только вперёд. Страшно, мерзко, обидно. Когда-то казалось, что причина только в тебе, переживи, пропусти через душу и сердце, попрощайся и отпусти – и будет свобода, долгожданная, свежая, такая новая и незнакомая. Какая глупость, какая ошибка. И почему никто никогда не рассказывает, что само прошлое бывает разное, и даже такое, опутывающее скользкими щупальцами, не выпускающее из захвата даже тогда, когда ты готов. Отдушина одна: ты знаешь, что сделала всё, что могла, приложила максимум усилий. Всё равно чуть меньше обиды, чуть проще подчиняться, зная, что не ты, а тебя. Это просто капкан, из которого не выбираются…
- Эй? Ну прости, ладно? – извиняющийся голос близко-близко. Рукия, понимая, что задремала, лениво, словно пригревшаяся и приморенная на солнышке, поворачивается лицом к нависающему над ней Гриммджо. Тот уже отошёл, смотрит почти нежно, насколько может, дышит ровно и спокойно, с полуулыбкой на лице и синими при этом освещении волосами, обрамляющими лицо, – красивый. А потом просто целует, то ли успокаивая, то ли извиняясь, хотя скорее второе, потому что он не знает и знать не может, как хорошо она понимает его. Она тоже не знает и знать не может, насколько они стоят друг друга – бегущий от одиночества и желающая его больше всего на свете, ищущий несуществующие следы на песке, раз за разом придумывающий их, и ненавидящая неотвратимость их наличия. Сегодня они не уснут до утра, и как же сильно оба хотели бы не спать больше никогда.
-
-
05.10.2010 в 08:34ми в волнении и восхищении
спасибо.....
-
-
05.10.2010 в 11:12-
-
05.10.2010 в 11:23И чего это вы прячетесь, ай? %)
-
-
05.10.2010 в 11:26*один из гостей*
Но это ух как восхитительно, да!
-
-
05.10.2010 в 11:33Аняня, как радостно-то.
Моя рад, что вашей нравится!
-
-
05.10.2010 в 16:00он собирается перечитывать текст ещё несколько раз ,чтобы уловить все смысловые оттенки.
это совершенно прекрасно, дорогой автор!
открывайтесь, я вас зацелую))))
-
-
05.10.2010 в 16:15Автор, откройтесь, пожалуйста; вручение цветов должно быть адресным.
-
-
05.10.2010 в 23:36veliri
Мой дорогой заказчик!
И я радая-радая, что текст понравился, и вообще реакция прям уняня.
А теперь зацеловывай. /подставила щёчки/
AnaisPhoenix
Благодару~у!
/принесла вазочку/
Ууу, атака смайлегоф же! %D
-
-
05.10.2010 в 23:38-
-
05.10.2010 в 23:41Тискайте-тискайте, мне не жалко.
И вообще спасибо вам троим, что прочитали.
Ой, четверым, ещё один гость же!
-
-
05.10.2010 в 23:42Это хорошо!
-
-
05.10.2010 в 23:44-
-
06.10.2010 в 02:04Хорошо пишешь, очень хорошо. Я, конечно, мало твоего читала, но иногда довольно и одной вещи, чтобы сделать вывод о стиле.
-
-
06.10.2010 в 02:06То же самое хотела написать.
Спаси~ибо.)))
-
-
06.10.2010 в 02:18Не, я ещё на бличестрингах твоё видела.))
-
-
06.10.2010 в 02:19Ужас какой.
-
-
06.10.2010 в 02:27-
-
06.10.2010 в 02:29Прямо интересно, что ты видела.
-
-
06.10.2010 в 02:35-
-
06.10.2010 в 02:37А, про Ренджи и Рукию, видимо.
Ой, что-то мы прям зафлудили...
-
-
06.10.2010 в 02:38Да ладно, флуд в пределах темы не преследуется.
-
-
06.10.2010 в 02:40Как хорошо, что ты видела это, а не что-то другое.
Кстати, у меня уже прямо цикл драбблов по Гриммджо/Рукия получается, два текста с однострочников + этот.
А мы ещё в пределах темы?
-
-
06.10.2010 в 02:43Есть в них что-то такое... кинковое. Не могу сказать, что меня они дико штырят, но интерес вызывают, да-да. Впрочем, я вообще люблю экзотику. xD
Ага. А вот когда заговорим о погоде, тогда нас уже наверняка
выпилятпопросят.-
-
06.10.2010 в 02:47Поищи, поищи.
Вот +1, ага. Кинковое, точно. Хотя мне в общем и целом дико нравится треугольник Гриммджо-Ичиго-Рукия, идущий через Ичиго. Прямо... ы же!
Ааа, вотанока~ак.
-
-
06.10.2010 в 02:55*блин, чо ж так хотца сразу о погоде, а?..
-
-
06.10.2010 в 02:57Собра~ат.
И не говори!
-
-
06.10.2010 в 03:00-
-
06.10.2010 в 12:49не была б я замужем, предложила бы руку и сердце)))))))))))спасибо большое!
-
-
09.10.2010 в 20:27«Ты не один».
Солнце слепит глаза белым, и кругом тоже - белым-бело, и этот пустой белый режет, сводит с ума, обесцвечивает всё остальное. Гриммджо почти жалеет, что Лас Ночес не сохранился - хоть там можно было бы укрыться от всепоглощающей белизны. Но серые стены - всё, что осталось от Дворца - где-то далеко позади, возвращаться туда - себе дороже. Тот, кто решил, что нет тьмы без света - идиот. Тьма есть. Только она... белая.
Гриммджо никогда не признается себе, что боится. Что тоже может померкнуть. Чистый белый - цвет костей, песка и затхлой пыли, праха и пепла - из которых когда-то состояли миллионы живых существ. Цвет смерти и забвения. А ещё это цвет снега, но Гриммджо не знает, что такое снег. И тем сильнее удивляется, когда с пустого тёмно-серого неба на него падает холодная белая крупа... Он подставляет ладони, он хочет рассмотреть, что это может быть, но "крупа" тает на горячей коже, стекая по сгибу запястий талой водой.
Он всё ещё стоит, глядя вверх и прикрыв глаза, подставляя лицо под холодные, колкие поцелуи, когда сзади слышится шелест ссыпающегося песка.
- Это снег.
Гриммджо молча кивает. Раз снег - так снег. Пусть.
- Ты не хочешь узнать, почему я пришла? - спустя несколько минут общего молчания спрашивает девушка. Её голос чуть хрипловатый. Волнуется?
Арранкар, не открывая глаз, усмехается:
- А должен?
- Смотря на то, важно ли это для тебя.
- Эй, - он наконец поворачивается к ней лицом. В вызывающе-синих волосах путаются голубоватые льдинки. - Не пытайся одурачить меня, шинигами.
Она улыбается уголками губ. Они оба знают ответ.
«Если бы тебе было безразлично, пришла бы ты сюда?»
- Тут слишком много белого, - бурчит себе под нос Джаггерджек. - И твой снег тоже белого цвета!
- А вот и нет, - отзывается она, - снег прозрачный. А то, что ты видишь - лишь результат того, что его уже много. Всё это не более, чем оптическая иллюзия.
Гриммджо рычит. Нет уж, иллюзиями пусть Айзен занимается! И желательно подальше от него. А Рукия смеётся уже в открытую - настолько Секста Эспада напоминает ей сейчас взъерошенного, мокрого, и оттого недовольного кота.
- Чего ржёшь? - скалится арранкар, умом понимая, что проиграл. И кому? Это мелкой девчонке-шинигами!
- Нет, ничего. Я пришла, чтобы сказать, что...
«Ты не один».
- Я знаю, - перебивает он её. Теперь - не один.
- Тогда... пойдём? - впервые он слышит в её голосе нотки неуверенности.
- Ну, только если ты знаешь дорогу, а то мне уже осточертело бродить тут кругами.
- Я - знаю.
Крупно вздрогнув, Гриммджо резко просыпается, выдёргиваясь из липкого, холодного сна. После слепяще-бесцветного сна окружающая его мягкая, бархатная темнота почти оглушает. Некоторое время он лежит неподвижно, стараясь выровнять дыхание, прежде чем понимает, что он не один в этой тьме, что их двое. Рукия спит рядом, уткнувшись ему в ключицу и полуобняв одной рукой.
«Не один».
И, хотя Белая пустыня всё ещё тянет к нему свои сети воспоминаний, в одном он уверен точно: их следы в том мире давно уж запорошило снегом.