Freedom, Equality, Creativity.
Рэй Бредбери “451 градус по Фаренгейту”. Кларисса Маклеллан | Гай Монтэг. Приходить в его и сны и не говорить ни слова.
Warning: книгу читала давно, помню смутно.
Он ни с кем не говорил об этих снах. Незачем и не с кем. Жена - уже давно совершенно чужой человек, добровольно утонувшей в бессмысленном мире телевизионных передач, пустой болтовни с подругами, поездках на машине на запредельной скорости. Готова на все что угодно, лишь бы не вглядываться в окружающий мир, не задумываться, не признаваться самой себе, что давно уже глубоко несчастна...
Тупые товарищи по работе, хитрый начальник, подозревающий его в крамольных мыслях и только и ждущий повода разоблачить ненадежного подчиненного. У давно уже не было друзей... И это было к лучшему, слишком опасные мысли в последнее время приходили ему в голову и так трудно было не поделиться ими с кем-нибудь.
Пока она была жива он пытался подсмеиваться над ней, напугать ее... Люди ведь бояться пожарных - даже те, кому нечего скрывать, а тем более такие как она и ее странная семейка. Но теперь она была мертва. И когда она приходила к нему во сне - каждую ночь - он только смотрел на нее, слушал, учился видеть цветы, деревья, дома, вместо неяных пятен из окна автомобиля учился думать, освобождая голову от бесконечного бессмысленного шума... Это было больно, почти физически. Это было опасно. Но он каждый вечер с нетерпением ждал ее прихода. И надеялся, что когда-нибудь она вновь назовет его по-имени.
ну и нафиг писать тогда?..
А если нет - то вам не кажется, что это мое личное дело, о чем писать, а о чем не писать?
Если бы я могла, я бы стерла этот текст, но пока не получается.
Сожалею.
Подозреваю, что полный неканон. Простите, если ожидания не были оправданы.
Сегодня от костра стало невыносимо жарко, как если бы я сидел прямо в рыжем пламени. Все прошло, умерло, возродилось, а его языки остались теми же. Отец, хотя и был слегка глуповатым, все же знал откуда-то, что огонь – холодная плазма, и потому обжигает руки. Это не удивляло, а скорее вызывало легкое отвращение, как и все нелогичное, что было. Раньше было. А если раньше, то и не со мной вовсе. Смешно как.
Гай, как и тогда, начал вспоминать. А вспоминать – значит видеть сны. Теплую сухую руку деда, которая не раскоординировалась и не утратила твердости пожатия и в восемьдесят семь. Удивительно – с возрастом его поделки становились все искусней и лучше. Чище. Как только из-под тонкого ножа старика выскальзывала последний тоненький пласт дерева, ладонь начинала гореть такой же узкой болью. Белой, душистой и теплой.
Белой, душистой и теплой.
Слово было шариком, который, повинуясь неведомой траектории, задевал мысль о такой же белой, душистой и теплой. Молодой и живой девочке.Тоненькой, даже золотистой какой-то Милдред. Плясала в огне, огоньком, огнем. Девочка, не имевшая абсолютно ничего общего с тем, во что превратилась…
Умная и прозрачная, напоминавшая цветной мелок, которым дети рисуют по асфальту. Стоит на куче коричневых хрупких листьев и ничего не говорит… Девочка. Меня переполняла тогда невыносимая нежность. А сейчас – это прошлое, во сне и так бывает. Шаг, и еще шаг… Вот так. Подойти и обнять тонкие ноги в белых нейлоновых колготочках, уткнуться носом в землю. Прости, Милли. Сейчас, сейчас, еще шаг…
Рука непроизвольно дернулась от открытого огня, почувствовав каким-то миллиметром кожи палящий жар. Монтэг уснул у костра, да в него и залез. Вот смеху-то Грэнджеру будет, если узнает.
Мужчина отполз от углей, тлеющих уже на краю и встряхнул головой. На руки посыпалась мелкая цементная пыль и пара сухих веточек. Сна он, как и всегда, не запомнил.