1369 слов. Рассказ основан на реальных событиях. Посвящается моему дедушке
Катерина сидела на лавочке и смотрела, как мать высаживает цветы на могиле деда. - Не понимаю, - вздохнула она, - ты каждый год садишь всё новые цветы, а они все равно не приживаются. Зачем ты только это делаешь? Вон, одни лишь подснежники более-менее живы. Зинаида Петровна оторвалась от своего занятия и стряхнула землю со своих рук. Женщина улыбнулась. - Папа любил цветы. Однажды подснежник спас ему жизнь. Наверное, поэтому они так хорошо и растут здесь. - Спас жизнь? – Катерина недоуменно моргнула. – Как это? - Это долгая история, - отмахнулась мать. – Лучше полей здесь. Девушка поднялась с места и взяла заранее запасенную бутылку воды со столика, подошла к могиле и осторожно полила маленькие росточки. - Нам ведь некуда торопится, - улыбнулась она матери. – Расскажи, пожалуйста. Я ведь его совсем не помню. Он умер, когда я ещё даже ходить не умела. - Зачем тебе? – рассеяно спросила мать, опуская в вырытую ямку очередной саженец. - Мне интересно, в конце концов, он мой дед. Я хочу знать, каким он был человеком. Зинаида Петровна бережно присыпала цветок землей и, забрав бутылку из рук дочери, полила его. Потом медленно поднялась с корточек и помассировала затекшую спину. - Ладно, - произнесла она. – Не помню, рассказывала я тебе, но отец прошел всю войну, побывал в немецком плену, потом уже здесь, у нас на родине в лагерях сидел. Женщина горько усмехнулась. - Знаешь, время такое было… Катерина серьезно кивнула. - Да, время… Он тогда в окопах туберкулез и заработал, который в лагерях только усилился. А через много лет перерос в рак. Но ты это ведь знаешь. - Ага, ты лучше про цветок расскажи. - А, ну да. Папа рассказывал, как в феврале 43-го их полк перебросили под Курск. Он у меня в пехоте воевал… *** В землянке было холодно. Тускло мерцал огарок свечи, а сквозняки, дувшие из всех щелей, так и норовили потушить еле-еле горящий огонек. Где-то совсем рядом ухнул взрыв и с потолка посыпалась земля. Змеев Петр Матвеевич тяжело закашлялся. Рядом спал однополчанин и односельчанин Трофимов Арсений, Сенька. Мальчишка еще, вчера только-только 19 лет стукнуло. Петр Матвеевич грустно улыбнулся. Доживет ли Сенька до 20-ти? Он уж постарается уберечь мальчишку. Солдат набросил на паренька свою шинель, а сам придвинулся ближе к огоньку и стал вглядываться в расплывающиеся строчки письма. «Дорогой мой Петенька…» Петр Матвеевич улыбнулся. Приятно получить весточку из дому, хранить у сердца желтые заветные листочки с дорогими строчками от любимого человека и в часы затишья перед боем перечитывать их вновь и вновь. Веря, что однажды этот кошмар закончится, и он вернется к жене, сохранив эти клочки бумаги, которые только и спасали от безумия в этом хаосе. «Дорогой мой Петенька, надеюсь у тебя всё хорошо. Ты береги себя там. И возвращайся поскорей ко мне…» Дверь в землянку резко распахнулась, ворвавшийся ледяной шквал задул свечу, а где-то рядом застрочил пулемет. - Немцы наступаю… Ухнул взрыв и говорящий упал к ногам сидящих в землянке солдат. Сенька вскочил с места, осоловело оглядываясь заспанными глазами. Петр Матвеевич схватил ружье, каску и направился к выходу, переступая через погибшего бойца. - Что… - Фрицы, - глухо кашлянув, ответил солдат. – Идем, пора. Они шли в бой. Они кричали «Ура!» и «За Родину!» Они стреляли на поражение и убивали врагов без зазрения совести. Они мертвыми падали на землю. Они умирали там, среди грязи, огня и разрывающейся от взрывов земли. Каждый второй так и не поднимался. Друзья, ставшие ближе родных. Те, кто отдал последний долг, оставались лежать в сожженной, но своей земле. Те, кто оставался ещё на ногах, шли дальше, отвоевывая каждый шаг, каждую пядь своей Родины. Они отдавали жизни за отцов, матерей, жен и детей, оставшихся в тылу. Они сражались за письма, лежавшие в нагрудных карманах. Солдаты шли в бой… *** Курск остался позади. Почти сожженный, но отвоеванный у неприятеля. И снова были траншеи и окопы. А в землянке вновь горел огарок свечи, потому что линия фронта молчала. Лишь изредка отдаваясь далекими взрывами. По потолку барабанил дождь. Первый весенний дождь. Свеча тускло горела. А Петр Матвеевич вновь перечитывал письмо из дома. В углу спал молоденький парнишка. Не Сенька. Не уберег он Сеньку. У солдата ныло сердце, но он не давал себе забыться в горе. Это потом он будет стоять с опущенной головой перед матерью мальчишки, потом будут винить за то, что не уберег, не спас от смерти. Сколько ещё мальчишек и девчонок сгубит это проклятая война? Петр Матвеевич не знал. Да и не хотел знать. Глаза слезились, а рана на ноге, полученная в последнем бою, ужасно болела. Скоро их полк перекинут на восток. И вновь они будут идти в бой, бить фрицов и надеяться, что когда-нибудь они смогут вернуться домой. Но пока была только свеча, дождь, барабанящий по крыше, и письмо из дома. *** Их полк, те 23 человека из 150, что остались после последнего боя, медленно двигался на восток. Командиры обещали, что скоро придвинутся танковые дивизии и станет легче. Но угрюмые солдаты уже почти не верили. Кругом была только грязь и кровь. Среди горстки выживших людей, не было ни одного, кто бы не получил ранения. Покрасневшие, грязные бинты были на каждом. Они шли, зная, что следующий бой будет последним. Они понимали, что никто из них уже не вернется домой. Но солдаты шли дальше, помогали идти раненным. Солдаты всё ещё сражались, хоть это у них осталось. Возможность биться до конца. Петр Матвеевич хромал всё сильнее, заметно отставая от своего полка. Сильно кружилась голова, и крупные капли горячего пота застилали глаза. Он знал – это гангрена. Медсестра Аня, погибшая вчера на рассвете от осколочного ранения, сделала всё, что смогла в этой ситуации. Промыла и обработала нарывающую рану, но тут нужна была операция. Только она могла спасти ногу, но до ближайшей медсанчасти было так же далеко, как и до родного дома, да и не было у них возможности покинуть поле боя. Они должны были идти дальше. И он, Петр Матвеевич Змеев – сержант пехотного полка шел со своими товарищами. Он пройдет с ними этот путь – это его судьба. Жар от инфекции разливался по всему телу. Опираясь на самодельный костыль, солдат остановился, чтобы перевести дух. Полк уже скрылся из виду и Петр Матвеевич вдруг испугался, что не догонит их. Что вот здесь он и останется навсегда. Эта мысль была так страшна, что невольно подкосились ноги, и солдат упал прямо в грязь, не в силах подняться. Он лежал без сил, а перед глазами плавали алые круги. «Уж лучше в бою, чем так…» Сердце болело немыслимо и казалось, что оно разорвется от этой боли. «Не хочу умирать здесь, в грязи. Не хочу, чтобы Сеньки и Анютки умирали на моих глазах. Господи, если ты есть, дай сил подняться. Дай дойти до последнего рубежа и сохранить жизни тех, кто ещё остался». Теплый ветерок коснулся его шеи и лба. На миг стало легче и взгляд, помутненный жаром, вдруг прояснился и он увидел… Эта земля была выжжена недавними бомбардировками, глубокие рытвины покрывали её словно шрамы. Но рядом с головой упавшего солдата, на уровне глаз, покачивался цветок подснежника. Хилый и невзрачный он расцвел среди смерти и огня. Назло всем бедам, назло костлявой и этой проклятой войне. Белоснежный цветок тихонько покачивался на ветру. Единственный бутончик издавал еле слышный запах. Петр Матвеевич заплакал. Впервые за долгое время он плакал. Сейчас, в этот миг он поверил, что жизнь будет продолжаться, несмотря ни на что. Это маленькое чудо заставило его поверить, что всё будет хорошо. *** - А дальше? - Его товарищи вернулись за ним, не оставили там умирать. Потом, когда они сидели в окопах, действительно пришло подкрепление. Все 23 человека, что остались от его полка выжили. Его увезли в госпиталь, сделали операцию. Правда, ногу он потерял. Зинаида Петровна замолчала. - А как же он потом дальше воевал? Ты же говорила, что он прошел всю войну? И опять же, как он попал в немецкий плен? - Это уже другая история, - грустно улыбнулась женщина. – Я тебе потом как-нибудь расскажу. Только знаешь… - Зинаида Петровна подняла голову к небу и посмотрела на качающиеся верхушки сосен. – Папа мне всегда говорил, что как бы потом тяжело не было, он всегда вспоминал этот подснежник, и это воспоминание давало ему сил жить дальше. Катерина медленно подошла к могиле деда и нежно погладила надгробный камень. - Жаль, что я не знала тебя, дедушка. Она закрыла глаза и подставила лицо теплому ветру. На кладбище было тихо и спокойно. Сквозь ветки деревьев падал рассеянный солнечный свет. Несколько лучей освещали и надгробие Змеева Петра Матвеевича, а на его могиле цвели подснежники.
Писатель из меня - как из барана дверных дел мастер. Но учиться-то надо. 783 слова, говорят.
Тишина. Обманчивая тишина окутала лес. Он знал: она не продлится долго. Может быть, минуту. Может быть, час. Сутки? Возможно, сутки, даже несколько. Ни одного выстрела. Ни единого разрыва снарядов, никакого грохота пулеметов и скрежета ползущих по камням танков. Все голоса смолкли. Все? Нет, не все. Среди голых ветвей дерева испускает хриплые звуки птица.
Небо странно голубое. Нет, оно все затянуто облаками: лишь в нескольких маленьких просветах виден его настоящий голубой цвет. Перед одним из них черным пятном маячит ворона. Да, это ее карканье нарушает блаженную тишину. -Уймись, проклятая птица. Он произнес это и скривился от отвращения, услышав свой голос. Чем он отличался от вороньего? Пожалуй, ничем. Этот хрип-то и голосом назвать было нельзя - слишком мало в нем осталось человеческого. Все, что было когда-то - убито. Больше говорить он не хотел. Не потому, что его давно привычное к боли горло снова разрывало на части - просто не было сил слышать этот нечеловеческий звук. Пусть каркает ворона, ей больше подходит.
Под ногами валяется что-то металлическое. В грязи, среди деревьев и обвалившихся веток - мертвый осколок, окруженной мертвой природой. Ни одно дерево еще не распустилось, ни одна травинка не пробилась после зимних холодов. Но это не та смерть, не вечная. Это скорее сон, который чем страшнее, тем скорее закончится. А эта металлическая болванка - настоящий мертвец, никогда не рождавшийся и созданный с единой целью: сеять смерть. Видимо, он не исполнил свое предназначение - вокруг нет ни единого тела, ни единого мертвеца. Только голые деревья и влажная, вязкая от текущего снега земля.
Он опустился на колено и поморщился от боли. Тело больше не хотело слушаться, оно кричало и молило: дай отдохнуть, хоть минуту, хоть сколько-нибудь! Пришлось подчиниться. Неважно, что ноги и так мокрые - когда тебя одолевает такая усталость, можно присесть и прямо в грязь. Нет, не надо в грязь. Разве случайно сюда попал этот металлический снаряд? Можно и на него. Они всегда убивают, так пусть хотя бы этот послужит доброму делу.
Ворона среди ветвей не умолкает. Что ж, пусть кричит - она тоже приветствует восходящее солнце. Его, конечно, не видно, но он знает, что оно скрыто где-то за теми деревьями и еще за облаками. Но оно есть, его не может не быть - иначе почему над головой светится яркой лазурью маленький клочок неба? А на земле нет ничего, кроме черноты. Даже ручеёк, текущий среди грязи, черен - в нем не отражается спрятавшееся солнце. В нем вообще ничего не отражается. Хотя нет, вон там лежит еще не растаявшая куча снега. И вон там. И здесь, под металлической болванкой, он тоже спрятался и не хочет расставаться с жизнью. Правильно делает - никто не хочет. Вот только кто будет его спрашивать, когда в дом ворвется, сияя в своем праве, весеннее тепло и, полыхая блестящей солнечной кокардой на резко посиневшем небе, отправит его потоками воды впитываться в землю? Поэтому лежи, пока можешь. Наслаждайся последними мгновениями жизни. Или днями. Или часами. Или сутками. Или... нет, на следующий год здесь будет кто-то другой. Не знаю, как у вас там, снегов, принято называть друг друга - по имени ли? - но будет кто-то совсем другой. И ему тоже придется претерпеть боль и унижение. И он тоже растает и утечет, словно его и не было.
Карр, карр, карр. Карр, карр, карр.
Странно. С той стороны, где снаряд торчит, чуть приподнявшись из земли, что-то зеленеет. Это не может быть травой - просто не её время. Но этот крохотный кусочек зелени гордо поднялся из земли и раскинул два тонких листочка в стороны. Разве он не боится? Нет, нисколько. Он не знает ничего о том, что происходит вокруг него и не представляет, что над ним нависает неудавшееся орудие убийства. Ему неведомо, что его жизнь родилась среди всеобщего опустошения и смерти. Он никогда этого не узнает, потому что он сам - первый вестник новой жизни. Той, которая придет после него. И которая, может быть, не погибнет под ударами металла и сапогами не знающих пощады, озверевших от крови людей. Зеленый стебелек. Листочки. Белый венчик над головой.
Карр, карр, карр.
Как это зовут? В голове вертятся слова. Нет, все они не те. Военные, технические... нет, ими нельзя назвать что-то подобное. Но когда-то он знал нужное. Да! Точно. Он вспомнил. Когда он был еще совсем молод... три года назад, до того, как он попал в этот ад. Он шел с ней по тропинке и увидел то же самое. Тот же цветок. Те же листочки. Тот же венчик. Тот же хрупкий зеленый стебель на иссиня-черной земле. Пожалуй, это хорошее слово, чтобы стать последним в жизни.
Карр, карр, карр.
Она улыбнулась и произнесла, показывая пальцем: "Schneeglöckchen!"
-
-
10.05.2012 в 13:46Рассказ основан на реальных событиях. Посвящается моему дедушке
Катерина сидела на лавочке и смотрела, как мать высаживает цветы на могиле деда.
- Не понимаю, - вздохнула она, - ты каждый год садишь всё новые цветы, а они все равно не приживаются. Зачем ты только это делаешь? Вон, одни лишь подснежники более-менее живы.
Зинаида Петровна оторвалась от своего занятия и стряхнула землю со своих рук. Женщина улыбнулась.
- Папа любил цветы. Однажды подснежник спас ему жизнь. Наверное, поэтому они так хорошо и растут здесь.
- Спас жизнь? – Катерина недоуменно моргнула. – Как это?
- Это долгая история, - отмахнулась мать. – Лучше полей здесь.
Девушка поднялась с места и взяла заранее запасенную бутылку воды со столика, подошла к могиле и осторожно полила маленькие росточки.
- Нам ведь некуда торопится, - улыбнулась она матери. – Расскажи, пожалуйста. Я ведь его совсем не помню. Он умер, когда я ещё даже ходить не умела.
- Зачем тебе? – рассеяно спросила мать, опуская в вырытую ямку очередной саженец.
- Мне интересно, в конце концов, он мой дед. Я хочу знать, каким он был человеком.
Зинаида Петровна бережно присыпала цветок землей и, забрав бутылку из рук дочери, полила его. Потом медленно поднялась с корточек и помассировала затекшую спину.
- Ладно, - произнесла она. – Не помню, рассказывала я тебе, но отец прошел всю войну, побывал в немецком плену, потом уже здесь, у нас на родине в лагерях сидел.
Женщина горько усмехнулась.
- Знаешь, время такое было…
Катерина серьезно кивнула.
- Да, время… Он тогда в окопах туберкулез и заработал, который в лагерях только усилился. А через много лет перерос в рак. Но ты это ведь знаешь.
- Ага, ты лучше про цветок расскажи.
- А, ну да. Папа рассказывал, как в феврале 43-го их полк перебросили под Курск. Он у меня в пехоте воевал…
***
В землянке было холодно. Тускло мерцал огарок свечи, а сквозняки, дувшие из всех щелей, так и норовили потушить еле-еле горящий огонек. Где-то совсем рядом ухнул взрыв и с потолка посыпалась земля. Змеев Петр Матвеевич тяжело закашлялся. Рядом спал однополчанин и односельчанин Трофимов Арсений, Сенька. Мальчишка еще, вчера только-только 19 лет стукнуло. Петр Матвеевич грустно улыбнулся. Доживет ли Сенька до 20-ти? Он уж постарается уберечь мальчишку.
Солдат набросил на паренька свою шинель, а сам придвинулся ближе к огоньку и стал вглядываться в расплывающиеся строчки письма.
«Дорогой мой Петенька…»
Петр Матвеевич улыбнулся. Приятно получить весточку из дому, хранить у сердца желтые заветные листочки с дорогими строчками от любимого человека и в часы затишья перед боем перечитывать их вновь и вновь. Веря, что однажды этот кошмар закончится, и он вернется к жене, сохранив эти клочки бумаги, которые только и спасали от безумия в этом хаосе.
«Дорогой мой Петенька, надеюсь у тебя всё хорошо. Ты береги себя там. И возвращайся поскорей ко мне…»
Дверь в землянку резко распахнулась, ворвавшийся ледяной шквал задул свечу, а где-то рядом застрочил пулемет.
- Немцы наступаю…
Ухнул взрыв и говорящий упал к ногам сидящих в землянке солдат. Сенька вскочил с места, осоловело оглядываясь заспанными глазами. Петр Матвеевич схватил ружье, каску и направился к выходу, переступая через погибшего бойца.
- Что…
- Фрицы, - глухо кашлянув, ответил солдат. – Идем, пора.
Они шли в бой. Они кричали «Ура!» и «За Родину!» Они стреляли на поражение и убивали врагов без зазрения совести. Они мертвыми падали на землю. Они умирали там, среди грязи, огня и разрывающейся от взрывов земли. Каждый второй так и не поднимался. Друзья, ставшие ближе родных. Те, кто отдал последний долг, оставались лежать в сожженной, но своей земле. Те, кто оставался ещё на ногах, шли дальше, отвоевывая каждый шаг, каждую пядь своей Родины. Они отдавали жизни за отцов, матерей, жен и детей, оставшихся в тылу. Они сражались за письма, лежавшие в нагрудных карманах.
Солдаты шли в бой…
***
Курск остался позади. Почти сожженный, но отвоеванный у неприятеля. И снова были траншеи и окопы. А в землянке вновь горел огарок свечи, потому что линия фронта молчала. Лишь изредка отдаваясь далекими взрывами. По потолку барабанил дождь. Первый весенний дождь. Свеча тускло горела. А Петр Матвеевич вновь перечитывал письмо из дома. В углу спал молоденький парнишка. Не Сенька. Не уберег он Сеньку.
У солдата ныло сердце, но он не давал себе забыться в горе. Это потом он будет стоять с опущенной головой перед матерью мальчишки, потом будут винить за то, что не уберег, не спас от смерти. Сколько ещё мальчишек и девчонок сгубит это проклятая война? Петр Матвеевич не знал. Да и не хотел знать.
Глаза слезились, а рана на ноге, полученная в последнем бою, ужасно болела. Скоро их полк перекинут на восток. И вновь они будут идти в бой, бить фрицов и надеяться, что когда-нибудь они смогут вернуться домой. Но пока была только свеча, дождь, барабанящий по крыше, и письмо из дома.
***
Их полк, те 23 человека из 150, что остались после последнего боя, медленно двигался на восток. Командиры обещали, что скоро придвинутся танковые дивизии и станет легче. Но угрюмые солдаты уже почти не верили. Кругом была только грязь и кровь. Среди горстки выживших людей, не было ни одного, кто бы не получил ранения. Покрасневшие, грязные бинты были на каждом. Они шли, зная, что следующий бой будет последним. Они понимали, что никто из них уже не вернется домой. Но солдаты шли дальше, помогали идти раненным. Солдаты всё ещё сражались, хоть это у них осталось. Возможность биться до конца.
Петр Матвеевич хромал всё сильнее, заметно отставая от своего полка. Сильно кружилась голова, и крупные капли горячего пота застилали глаза. Он знал – это гангрена. Медсестра Аня, погибшая вчера на рассвете от осколочного ранения, сделала всё, что смогла в этой ситуации. Промыла и обработала нарывающую рану, но тут нужна была операция. Только она могла спасти ногу, но до ближайшей медсанчасти было так же далеко, как и до родного дома, да и не было у них возможности покинуть поле боя. Они должны были идти дальше. И он, Петр Матвеевич Змеев – сержант пехотного полка шел со своими товарищами. Он пройдет с ними этот путь – это его судьба.
Жар от инфекции разливался по всему телу. Опираясь на самодельный костыль, солдат остановился, чтобы перевести дух. Полк уже скрылся из виду и Петр Матвеевич вдруг испугался, что не догонит их. Что вот здесь он и останется навсегда. Эта мысль была так страшна, что невольно подкосились ноги, и солдат упал прямо в грязь, не в силах подняться.
Он лежал без сил, а перед глазами плавали алые круги. «Уж лучше в бою, чем так…» Сердце болело немыслимо и казалось, что оно разорвется от этой боли. «Не хочу умирать здесь, в грязи. Не хочу, чтобы Сеньки и Анютки умирали на моих глазах. Господи, если ты есть, дай сил подняться. Дай дойти до последнего рубежа и сохранить жизни тех, кто ещё остался».
Теплый ветерок коснулся его шеи и лба. На миг стало легче и взгляд, помутненный жаром, вдруг прояснился и он увидел…
Эта земля была выжжена недавними бомбардировками, глубокие рытвины покрывали её словно шрамы. Но рядом с головой упавшего солдата, на уровне глаз, покачивался цветок подснежника. Хилый и невзрачный он расцвел среди смерти и огня. Назло всем бедам, назло костлявой и этой проклятой войне. Белоснежный цветок тихонько покачивался на ветру. Единственный бутончик издавал еле слышный запах.
Петр Матвеевич заплакал. Впервые за долгое время он плакал. Сейчас, в этот миг он поверил, что жизнь будет продолжаться, несмотря ни на что. Это маленькое чудо заставило его поверить, что всё будет хорошо.
***
- А дальше?
- Его товарищи вернулись за ним, не оставили там умирать. Потом, когда они сидели в окопах, действительно пришло подкрепление. Все 23 человека, что остались от его полка выжили. Его увезли в госпиталь, сделали операцию. Правда, ногу он потерял.
Зинаида Петровна замолчала.
- А как же он потом дальше воевал? Ты же говорила, что он прошел всю войну? И опять же, как он попал в немецкий плен?
- Это уже другая история, - грустно улыбнулась женщина. – Я тебе потом как-нибудь расскажу. Только знаешь… - Зинаида Петровна подняла голову к небу и посмотрела на качающиеся верхушки сосен. – Папа мне всегда говорил, что как бы потом тяжело не было, он всегда вспоминал этот подснежник, и это воспоминание давало ему сил жить дальше.
Катерина медленно подошла к могиле деда и нежно погладила надгробный камень.
- Жаль, что я не знала тебя, дедушка.
Она закрыла глаза и подставила лицо теплому ветру.
На кладбище было тихо и спокойно. Сквозь ветки деревьев падал рассеянный солнечный свет. Несколько лучей освещали и надгробие Змеева Петра Матвеевича, а на его могиле цвели подснежники.
-
-
10.05.2012 в 14:36Светлая память.
Заказчик, у кого на войне погибли оба прадедушки
-
-
16.05.2012 в 01:00Тишина.
Обманчивая тишина окутала лес. Он знал: она не продлится долго. Может быть, минуту. Может быть, час. Сутки? Возможно, сутки, даже несколько.
Ни одного выстрела. Ни единого разрыва снарядов, никакого грохота пулеметов и скрежета ползущих по камням танков. Все голоса смолкли.
Все? Нет, не все. Среди голых ветвей дерева испускает хриплые звуки птица.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Небо странно голубое. Нет, оно все затянуто облаками: лишь в нескольких маленьких просветах виден его настоящий голубой цвет. Перед одним из них черным пятном маячит ворона. Да, это ее карканье нарушает блаженную тишину.
-Уймись, проклятая птица.
Он произнес это и скривился от отвращения, услышав свой голос. Чем он отличался от вороньего? Пожалуй, ничем. Этот хрип-то и голосом назвать было нельзя - слишком мало в нем осталось человеческого. Все, что было когда-то - убито.
Больше говорить он не хотел. Не потому, что его давно привычное к боли горло снова разрывало на части - просто не было сил слышать этот нечеловеческий звук. Пусть каркает ворона, ей больше подходит.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Под ногами валяется что-то металлическое. В грязи, среди деревьев и обвалившихся веток - мертвый осколок, окруженной мертвой природой. Ни одно дерево еще не распустилось, ни одна травинка не пробилась после зимних холодов. Но это не та смерть, не вечная. Это скорее сон, который чем страшнее, тем скорее закончится. А эта металлическая болванка - настоящий мертвец, никогда не рождавшийся и созданный с единой целью: сеять смерть. Видимо, он не исполнил свое предназначение - вокруг нет ни единого тела, ни единого мертвеца. Только голые деревья и влажная, вязкая от текущего снега земля.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Он опустился на колено и поморщился от боли. Тело больше не хотело слушаться, оно кричало и молило: дай отдохнуть, хоть минуту, хоть сколько-нибудь! Пришлось подчиниться. Неважно, что ноги и так мокрые - когда тебя одолевает такая усталость, можно присесть и прямо в грязь. Нет, не надо в грязь. Разве случайно сюда попал этот металлический снаряд? Можно и на него. Они всегда убивают, так пусть хотя бы этот послужит доброму делу.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Ворона среди ветвей не умолкает. Что ж, пусть кричит - она тоже приветствует восходящее солнце. Его, конечно, не видно, но он знает, что оно скрыто где-то за теми деревьями и еще за облаками. Но оно есть, его не может не быть - иначе почему над головой светится яркой лазурью маленький клочок неба?
А на земле нет ничего, кроме черноты. Даже ручеёк, текущий среди грязи, черен - в нем не отражается спрятавшееся солнце. В нем вообще ничего не отражается. Хотя нет, вон там лежит еще не растаявшая куча снега. И вон там. И здесь, под металлической болванкой, он тоже спрятался и не хочет расставаться с жизнью. Правильно делает - никто не хочет. Вот только кто будет его спрашивать, когда в дом ворвется, сияя в своем праве, весеннее тепло и, полыхая блестящей солнечной кокардой на резко посиневшем небе, отправит его потоками воды впитываться в землю? Поэтому лежи, пока можешь. Наслаждайся последними мгновениями жизни. Или днями. Или часами. Или сутками. Или... нет, на следующий год здесь будет кто-то другой. Не знаю, как у вас там, снегов, принято называть друг друга - по имени ли? - но будет кто-то совсем другой. И ему тоже придется претерпеть боль и унижение. И он тоже растает и утечет, словно его и не было.
Карр, карр, карр.
Карр, карр, карр.
Странно.
С той стороны, где снаряд торчит, чуть приподнявшись из земли, что-то зеленеет. Это не может быть травой - просто не её время. Но этот крохотный кусочек зелени гордо поднялся из земли и раскинул два тонких листочка в стороны. Разве он не боится? Нет, нисколько. Он не знает ничего о том, что происходит вокруг него и не представляет, что над ним нависает неудавшееся орудие убийства. Ему неведомо, что его жизнь родилась среди всеобщего опустошения и смерти. Он никогда этого не узнает, потому что он сам - первый вестник новой жизни. Той, которая придет после него. И которая, может быть, не погибнет под ударами металла и сапогами не знающих пощады, озверевших от крови людей.
Зеленый стебелек. Листочки. Белый венчик над головой.
Карр, карр, карр.
Как это зовут?
В голове вертятся слова. Нет, все они не те. Военные, технические... нет, ими нельзя назвать что-то подобное.
Но когда-то он знал нужное.
Да! Точно. Он вспомнил. Когда он был еще совсем молод... три года назад, до того, как он попал в этот ад. Он шел с ней по тропинке и увидел то же самое. Тот же цветок. Те же листочки. Тот же венчик. Тот же хрупкий зеленый стебель на иссиня-черной земле.
Пожалуй, это хорошее слово, чтобы стать последним в жизни.
Карр, карр, карр.
Она улыбнулась и произнесла, показывая пальцем:
"Schneeglöckchen!"