Все это было очень неожиданно и крайне глупо. Под тихое звучание арфы, рассеянно подстраивая струны. Невесомо-ненавязчивая музыка. А инструмент тяжелый – попробуй утащи. Помощь всегда приходила вовремя. И тоже машинально-рассеянно, на каком-то своем джентльменском автопилоте. Привычки – любые – всегда оборачиваются чем-то дурным. Его руки всегда сами тянулись к Её инструменту, так часто приходилось его таскать… Кто, если не Он? От этого всегда все пытались увильнуть в их небольшом оркестре. У всех находились неотложные дела, вроде переписывания партитуры или индивидуальных репетиций. И Он со вздохом подхватывал арфу, стараясь не задевать струны, а Она улыбалась кротко и немного виновато. Кто-то считал, что Он пианист, но настоящим его призванием было носить за Ней арфу. По крайней мере, так было в те светлые дни, когда оркестр еще существовал. Впрочем, может быть, он и сейчас еще существует, но без Них – до невозможного пусто становится на душе, когда Она пробует это представить. Все-все разбежались, никого не осталось из старого состава, только дирижер, раньше громогласный, а на той последней для Него репетиции непривычно грустный. - Вернешься непременно, куда мы без тебя? - уже немного поседевший, но по-прежнему решительный. - Вернусь. – Он твердо верил в это, и все остальные тоже верили. Поэтому и смеялись, забывая о том, что прощаются навсегда. И даже дирижер тогда чуть-чуть повеселел. Только плакала арфа о том, что никто никогда не возвращается. Плакала едва слышно, и пальцы уже не тянулись подтягивать расстроенные дребезжащие струны, которые задел при переноске новый пианист. Теперь Она учится где-то там за границей. Перед Ней, конечно, откроются хорошие перспективы, когда наконец будет закончен этот университет с длиннющим названием, которое звучит ужасно нудно и грубо. А Он, конечно, не вернулся в оркестр – просто не мог, не бывает на свете таких чудес. Но Он, кажется, еще играет. Да, точно. Он же только что сказал об этом. И добавил: - А помнишь, у тебя была арфа? Хотелось бы снова её услышать… - Прости. Но, когда ты уехал, арфу некому стало таскать. Никто никогда не возвращается, все и всё всегда уходят навсегда, и Они яркий тому пример. - А помнишь, ты играл мне как-то такие милые пассажи? - Прости. Но с тех пор у меня сильно изменились музыкальные вкусы. Вместо Них вернулся кто-то другой, и эти другие, кажется, незнакомы. Он недовольно хмурится, в бесконечно чужом жесте скрещивает руки на груди. - Увидимся? Она кивает почти с облегчением. Увидятся, разумеется. Потом. Когда-нибудь потом. А сейчас Её ждут книжонки из библиотеки немецкого университета с названием, которое Она так и не смогла запомнить. Прочь – прочь все воспоминания о дрожащих под пальцами струнах. Не бывает на свете таких чудес, а если и бывают, то не для Них. Не бывает. Не бывает. Наверняка они украдены из чьей-нибудь донельзя восхитительной жизни. Никак не может быть Её уделом арфа, летящие звуки и бархатистый взгляд карих глаз. Хотя бы потому, что арфа продана, а карие глаза собеседника смотрят недоверчиво и отчужденно, лишний раз подтверждая – чудес не бывает. И вернуться таким, как был, тоже совершенно невозможно. Поэтому Они прощаются сухо и холодно, чтобы разбежаться – на этот раз действительно навсегда, лишая себя последнего крошечного шанса снова жить для кого-то. Для кого-то, как в те светлые дни, когда Они вместе играли в одном небольшом провинциальном оркестре.
-
-
27.04.2012 в 14:57Все это было очень неожиданно и крайне глупо. Под тихое звучание арфы, рассеянно подстраивая струны. Невесомо-ненавязчивая музыка. А инструмент тяжелый – попробуй утащи.
Помощь всегда приходила вовремя. И тоже машинально-рассеянно, на каком-то своем джентльменском автопилоте. Привычки – любые – всегда оборачиваются чем-то дурным. Его руки всегда сами тянулись к Её инструменту, так часто приходилось его таскать… Кто, если не Он? От этого всегда все пытались увильнуть в их небольшом оркестре. У всех находились неотложные дела, вроде переписывания партитуры или индивидуальных репетиций. И Он со вздохом подхватывал арфу, стараясь не задевать струны, а Она улыбалась кротко и немного виновато. Кто-то считал, что Он пианист, но настоящим его призванием было носить за Ней арфу.
По крайней мере, так было в те светлые дни, когда оркестр еще существовал. Впрочем, может быть, он и сейчас еще существует, но без Них – до невозможного пусто становится на душе, когда Она пробует это представить. Все-все разбежались, никого не осталось из старого состава, только дирижер, раньше громогласный, а на той последней для Него репетиции непривычно грустный.
- Вернешься непременно, куда мы без тебя? - уже немного поседевший, но по-прежнему решительный.
- Вернусь. – Он твердо верил в это, и все остальные тоже верили. Поэтому и смеялись, забывая о том, что прощаются навсегда. И даже дирижер тогда чуть-чуть повеселел.
Только плакала арфа о том, что никто никогда не возвращается. Плакала едва слышно, и пальцы уже не тянулись подтягивать расстроенные дребезжащие струны, которые задел при переноске новый пианист.
Теперь Она учится где-то там за границей. Перед Ней, конечно, откроются хорошие перспективы, когда наконец будет закончен этот университет с длиннющим названием, которое звучит ужасно нудно и грубо.
А Он, конечно, не вернулся в оркестр – просто не мог, не бывает на свете таких чудес. Но Он, кажется, еще играет. Да, точно. Он же только что сказал об этом. И добавил:
- А помнишь, у тебя была арфа? Хотелось бы снова её услышать…
- Прости. Но, когда ты уехал, арфу некому стало таскать.
Никто никогда не возвращается, все и всё всегда уходят навсегда, и Они яркий тому пример.
- А помнишь, ты играл мне как-то такие милые пассажи?
- Прости. Но с тех пор у меня сильно изменились музыкальные вкусы.
Вместо Них вернулся кто-то другой, и эти другие, кажется, незнакомы. Он недовольно хмурится, в бесконечно чужом жесте скрещивает руки на груди.
- Увидимся?
Она кивает почти с облегчением. Увидятся, разумеется. Потом. Когда-нибудь потом. А сейчас Её ждут книжонки из библиотеки немецкого университета с названием, которое Она так и не смогла запомнить. Прочь – прочь все воспоминания о дрожащих под пальцами струнах. Не бывает на свете таких чудес, а если и бывают, то не для Них. Не бывает. Не бывает. Наверняка они украдены из чьей-нибудь донельзя восхитительной жизни. Никак не может быть Её уделом арфа, летящие звуки и бархатистый взгляд карих глаз.
Хотя бы потому, что арфа продана, а карие глаза собеседника смотрят недоверчиво и отчужденно, лишний раз подтверждая – чудес не бывает.
И вернуться таким, как был, тоже совершенно невозможно. Поэтому Они прощаются сухо и холодно, чтобы разбежаться – на этот раз действительно навсегда, лишая себя последнего крошечного шанса снова жить для кого-то. Для кого-то, как в те светлые дни, когда Они вместе играли в одном небольшом провинциальном оркестре.
-
-
28.04.2012 в 17:43не заказчик
-
-
29.04.2012 в 11:32Спасибо вам огромное!
Заказчик, собсна...
-
-
29.04.2012 в 22:31